Это был старик лет шестидесяти, невысокого роста, широкоплечий, с длинными седыми бакенбардами и суровым лицом.
Несмотря на легкую сутуловатость и некоторое колебание в походке, приобретенные им на долголетней службе, старик выглядел еще молодцом, чему способствовала широкая грудь, увешанная крестами и медалями. Большая серебряная медаль на шее внушительно выглядывала из-за бакенбард и вселяла глубокое почтение толпящимся у парома мушам.
Стоя на берегу, с целой пачкой тэскэре95 в руках, Сударчиков неторопливо и степенно совал их в протянутые руки грязных, оборванных персов-рабочих, робко теснившихся вокруг него.
– Кэрбалай-Аласкэр! – выкрикивал он, строго глядя в надвинувшиеся со всех сторон, торопливо дышащие, обожженные солнцем лица. – Машады-Измаил! Абудул-Мамед-оглы! Кэрбалай-Зэйнал! Ну, что же вы? Подходи, что ли!
Вызываемые приближались, брали из рук «старшего»
свои замасленные, пропитанные потом тэскэре и, засунув их за пазуху, трусцой бежали к парому, где шла невообразимая суматоха. Здесь целый табун вьючных ослов
94
95
сбился в одну кучу и меланхолично потряхивает ушами, под крик и брань о чем-то отчаянно спорящих между собой погонщиков. Там, дальше, огромный облезлый верблюд, издавая жалобный рев, осторожно и неохотно опускается на колени, подле груды каких-то ящиков, другой уже лежит, и два оборванных, невообразимо грязных татарина в косматых папахах, с громкими криками, торопливо навьючивают на его израненную под седлом спину неуклюжие деревянные ящики. Верблюд, закинув голову, испускает пронзительные стоны, точно апеллируя ко всему свету на жестокое обращение с ним людей.
Время от времени он умолкал и принимался злобно скрежетать огромными, длинными желтыми зубами, которыми мог бы, при желании, легко оторвать голову своему вожаку. Тут же, неподалеку, жалось друг к другу десятка четыре овец, около которых суетилось несколько татар, для чего-то разбивая их на два стада. Овцы пугливо блеяли, перебегали с места на место; отбитые в сторону, всеми силами старались вновь соединиться с товарками, запыхавшиеся татары отчаянно голосили и махали палками, увеличивая и без того царящий кругом шум и гам. Седобородый мулла в белой чалме и в таком же поясе, угрюмо насупясь, сосредоточенно тянул за повод тощую, рыженькую, беломордую клячонку, оседланную высоким, неуклюжим куртинским седлом, с притороченными к нему туго набитыми хурджинами. Лошаденка, вытянув тощую шею, едва передвигала ноги, уныло пошевеливая хвостом, настолько длинным и пушистым, что, казалось, не хвост служил принадлежностью лошаденки, а, напротив – лошадь была дана в придачу к своему не по росту пышному хвосту.
Несколько курдов в живописных костюмах, увешанные целым арсеналом оружия, лениво облокотясь на седла своих крошечных лошадок, с терпеливым достоинством выжидали очереди, презрительно поглядывая на снующих мимо них персов. Когда паром нагружался людьми, товаром и животными до положенной нормы, Сударчиков махал рукой паромщику, канат натягивался, и паром, тяжело отвалив от берега, начинал медленно пересекать реку. Через некоторое время он возвращался обратно, привозя новую толпу людей, лошадей, ишаков, овец, которые, как только борт парома касался сходен, стремительно, точно спеша спастись от погони, бросались на берег, толкая и обгоняя друг друга.
Прибывшие из Персии «пассажиры» собирались в одну толпу и под конвоем двух солдат пограничной стражи следовали на таможню для визирования своих паспортов и предъявления к осмотру привезенных с собой вещей. Для тех, кто был хорошо одет и ехал на хороших собственных лошадях, делалась небольшая поблажка: их не заставляли ждать, пока партия соберется, а отправляли в таможню немедленно.
– Илья Ильич, – почтительно доложил младший досмотрщик, состоявший у Сударчикова в помощниках, –
извольте взглянуть, никак хан Акадырский едет!
Он указал пальцем на приближающийся персидский паром, на платформе которого стояло несколько пестро одетых всадников. Впереди всех на рослом сером, блестевшем, как серебро, жеребце сидел мужчина, одетый в персидский полукафтан и папаху с гербом. Сзади его, держа лошадей в поводу, стояло двое курдов в ярко-красных бархатных куртках и пестрых поясах. На голове у них были черные чалмы из шелковых платков, с выпущенной на глаза бахромой. Седла и чепраки их рослых и статных коней были расшиты шелком.
– Нет, это не хан, – пристально вглядываясь в лицо всадника, произнес Сударчиков, – хан много старше, ростом ниже и из себя плотнее, это какой-то незнакомый, я его впервой вижу. Должно, какой бек знатный или чиновник ихний!
Паром, тем временем, подошел к берегу; стоявшие до того смирно, лошади заволновались, особенно серый жеребец находившегося впереди всех всадника. Не успели паромщики настлать кое-как доски сходен, как он уже горячо рванулся вперед, но, почувствовав под ногами пляшущие, как клавиши фортепиано, доски, испугался, взвился на дыбы и одним огромным скачком, птицей перелетел на берег, не касаясь предательских сходен копытами. Сопровождавшие всадника курды осторожно провели лошадей в поводу.
– Ким адам96? – спросил Сударчиков, подходя к всаднику, с трудом сдерживавшему на строгом мундштуке разгорячившуюся, нервно танцующую лошадь,
– Муртуз-ага, секретарь Суджинского сардаря, – отвечал тот по-русски, – я к управляющему таможней!
– Пожалуйте! – повел рукой Сударчиков.
ebooksa