засмеялась Луша и вдруг, крепко обхватив мужа руками, поцеловала его прямо в губы. – Милый ты мой, хороший, любимый!. – прошептала она.
В ответ на эту ласку Терлецкий, в свою очередь, несколько раз поцеловал ее.
– Ну, а он как? – кивнул головой вахмистр на люльку.
– Ничего, спит. Как ты уехал, он с чего-то куражиться начал, насилу укачала, теперь уснул, Христос с ним.
– К зубкам, должно быть!
– И я то же думаю. Когда же ждать-то тебя?
– Раньше утра не жди. Сегодня, слышь ты, тяжелая ночь нам выдалась; должно, перестрелка здоровая будет; как бы не ухлопали у нас кого!
– Ты-то смотри у меня поосторожней будь, – с затаенной тревогой в голосе произнесла Луша, – оченно-то вперед не лезь. Не дай Бог ранят, что я буду делать?!
– А ежели убьют?
– Ох, что ты! – всплеснула руками молодая женщина, с ужасом отшатываясь в сторону. – Господь с тобой! Разве можно такие вещи говорить? У меня даже сердце замерло, дух захватило.. С чего это ты такую думку на себя напустил?.. Нешто Бог попустит такому делу? Ведь мне без тебя и жизни нет... А ребенок, на кого он-то останется?..
Терлецкий печально усмехнулся.
– Думается, не от нас ведь это! – задумчиво произнес он. – Пуля летит, не глядит, можно али не можно. .
Он подошел к люльке и заглянул в нее.
– Ишь ты, как спит важно! – улыбнулся он. – Горюшка мало; ну спи, Христос с тобой!
Терлецкий наклонился и, вытянув губы, осторожно прикоснулся ими до лба младенца.
– Ну, Луша, прощай, ехать надо! – обратился он к жене, ласково обнимая ее. – К утру с чаем жди; за ночь-то иззябнем, так оно горячего чайку выпить куда как хорошо будет!
– Небось, чай будет, не впервой! Вот только ты-то сегодня какой-то странный, грустный; я таким тебя никогда не видела. Чувствуешь ты, что ли, что?..
– Ничего, так! – тряхнул головой вахмистр. – Я и сам. –
начал он, но вдруг остановился на полуслове и чутко прислушался.
– Стреляют! – воскликнул он и опрометью бросился из комнаты.