Кто прав? Беглец

22
18
20
22
24
26
28
30

«Барынька-то размахай, кажется! – подумал я. – Это хорошо». Пока я пристально приглядывался к убранству комнаты, стараясь по разным мелочам угадать характер ее обитательницы, вошла Вера Дмитриевна, Она была одета в длинный капот из какой-то причудливо разрисованной пестрой материи, весь обшитый кружевами, с широкими рукавами, с небольшим вырезом, дававшим возможность видеть ее смуглую шею и часть бюста. Такие вырезы были тогда в моде.

Как я уже говорил, Вера Дмитриевна не была очень хороша собою. Несколько широкое, скуластое лицо, крупный вздернутый нос, смуглый цвет кожи напоминали немного калмычку, но зато она была высока ростом, с прекрасно развитым бюстом, стройной талией. Волосы у нее были роскошные, цвета воронова крыла, густые и длинные, но лучше всего были глаза: большие, черные, с поволокой, с длинными бархатными ресницами и словно бы кисточкой нарисованными бровями. Манерами она напоминала актрису, что придавало ей большую пикантность в моих глазах. Она вошла, шурша длинным шлейфом, и, небрежно опустясь на диван, тотчас же заговорила:

– Ну-с, давайте болтать: что у вас новенького, я так давно не была в Петербурге, что, мне кажется, прошла целая вечность.

– Нового мало, – отвечал я, зорко тем временем присматриваясь к ней и изучая ее. Мне хотелось как можно скорее разгадать эту женщину, понять ее всю, чтобы знать, как держаться с нею.

Переступая порог ее комнаты, я решил во что бы то ни стало, какою бы то ни было ценою добиться ее расположения, рано ли, поздно ли. «Ведь если бы она не желала сойтись со мною, – думал я, – для чего бы ей было меня вызывать, особливо после моего письма, несомненно ею полученного и в котором я прямо говорил ей о своей любви». Ко всему этому я сразу заметил, как, несмотря на кажущуюся развязность и непринужденность, Вера

Дмитриевна не то как будто конфузилась чего, не то робела. Это что-то, очевидно, было воспоминание о наших письмах, которыми мы обменялись с нею. Обстоятельство это я объяснил в свою пользу и тем смелее решился говорить с ней.

– Вера Дмитриевна, – начал я, – вы не сердитесь?

– За что? – притворно удивилась она, хотя, я более чем уверен, сразу догадалась, о чем речь.

– За мое письмо.

– Ах, за письмо, но за что же мне было сердиться? Если вы позволили себе написать то, чего бы писать не следовало, то это только вследствие нашего обоюдного недоразумения.

– Как недоразумения, извините, я вас не понимаю?

– А конечно ж недоразумения, мы не поняли друг друга.

Я написала вам письмо, которого не должна была писать, вы мне ответили так, как бы ответил любой из вас мужчина в подобном случае.

– Вы, стало быть, раскаиваетесь, зачем писали мне, находите меня недостойным вашего доверия?

– Тут дело не в достоинстве, а в том, что я ошиблась, думала видеть в вас одно, а нашла другое.

– Извините, я опять-таки не понимаю вас, будьте добры, объясните, что вы хотите всем этим сказать?

– Вы хотите?! – кокетливо улыбнулась она, бросив исподлобья быстрый насмешливый взгляд. – Извольте, только чур, на правду не обижаться!

– Только тупицы обижаются на правду.

– Будто бы? ну да не в этом дело, вы хотите знать мое мнение насчет всего случившегося. Извольте, только предупреждаю, вам придется выслушать кое-что для себя не особенно приятное.

– Пусть будет так, – засмеялся я, – мне все равно: страдать иль наслаждаться, страдать привык уж я давно.