Кто прав? Беглец

22
18
20
22
24
26
28
30

– Вы пользуетесь тем, что вы женщина, – с едва сдерживаемой досадой проворчал я, – вы безнаказанно оскорбляете меня, оскорбляете святость моих чувств..

– Которых у вас нет, повторяю вам, нет и быть не может, – горячо перебила она, – да наконец, какое мне дело, есть ли они или нет, я, по крайней мере, с своей стороны долгом считаю сказать вам, что вы мне как муж чина даже и не нравитесь, вы герой не моего романа, иметь вас своим другом я бы была очень рада, мне нравится ваша манера говорить, притом и взгляды наши в общем сходны, но, –

она слегка покраснела и замялась, – но тем, чем вы бы желали, чтобы я была для вас, увольте, этого для меня и дома слишком много, от поцелуев и от того, что вы называете страстью, я и дома не знаю, куда деваться, а того, что мне надо, у меня нет.

– Чего же вам надо?

– Дружбы, той дружбы, о которой вы так красноречиво говорили, но на которую с первого шага оказались неспособны. Мне надо иметь человека, с которым бы я могла поговорить по душе, посоветоваться.. Таким человеком должен быть непременно мужчина, подруга мне не годится, я сама больше мужчина, чем женщина, для женщин я кажусь даже неестественной, то, что их интересует, мне не интересно нисколько, и наоборот. . Хотите, – добавила она вдруг, быстро протягивая мне руку, – хотите мою дружбу, я охотно возьму вас своим другом, но с условием, выбросить раз навсегда всякую надежду на что-либо иное, кроме дружбы, ни слова о любви, ни малейшего намека, в противном случае лучше расстаемся, хотите?

– Согласен, – сказал я, улыбаясь, и крепко пожал ее руку. «Начнем с дружбы, а там видно будет», – подумал я про себя.

В этот вечер мы просидели с нею довольно долго, разговор вертелся на самых обыденных вещах, немного позлословили насчет общих знакомых, поспорили на разные темы и наконец уже далеко за полночь расстались, по-видимому, как нельзя более довольные друг другом.

Она сама проводила меня и на прощанье крепко пожала руку.

– Я пробуду с неделю, приходите, когда вздумается, рада буду вас видеть, чем чаще, тем лучше.

– Я рад бы был ходить каждый день! – не выдержал я.

– Ну, для дружбы это было бы чересчур часто, – хитро улыбнулась она, – но, впрочем, мы и так почти каждый день будем видеться. Завтра вечер у Бартышевых, вы, я думаю, там бываете, я еду туда, меня приглашали сегодня утром.

– Почти никогда, но ради удовольствия видеть вас я готов принести жертву и ехать к Бартышевым.

– Неисправим, хоть брось! – погрозила она пальцем. –

Помните условие: никаких комплиментов от друзей не требуют. – Сказав это, она юркнула в дверь и заперлась, а я впотьмах стал осторожно спускаться с лестницы.

Не скажу, чтобы я был в особенно приятном расположении духа, меня до боли злило и бесило сознание того, что Вера Дмитриевна сразу и вполне разгадала как самого меня, так и мои намерения. Я злился на нее до того, что готов бы был ей отомстить, но чем? Я мысленно то принимался бранить ее, называя кокеткой, много о себе думающей, пустой болтушкой, то восхищался ею, припоминая ее красивые позы, ее улыбку, долгий, чарующий взгляд, ее меткие словечки и фразы.. Я чувствовал, как увлекаюсь все больше и больше, и это было тем мне досаднее, чем яснее я сознавал всю трудность, короче сказать, всю невозможность какого-либо успеха.

«На кой черт мне ее дружба, – думал я, – дружба между мужчиной и женщиной; дураки выдумали эту шутку, сказали таким же дуракам, а те и поверили. Вот что значит говорить против своего убеждения – черт меня дернул распинаться тогда, в тот вечер, живописуя ей эту анафемскую дружбу, – думал угодить. Гораздо бы лучше, если бы я ей сказал то же самое, что этой чучеле Пряшниковой, та тоже было предлагала свою дружбу. Эк досадно, сам себя запутал, руки связал». Я живо вспомнил наш разговор с

Пряшниковой – эксцентричной старой девой, помешанной на святой дружбе, взаимной помощи, самоотречении, самопожертвовании и т. д., и т. д.,

– На кой черт мужчине ваша дружба, – осадил я ее, –

что он с ней делать станет?

– Как что делать, – изумилась она, – ведь дружатся же мужчины между собою.