— Садитесь, лейтенант.
И опять безмолвие; пристальное безмолвие, наблюдающее за силой и движением врагов, необозримые ряды которых теснятся на древнем русском поле... Странно, но после разговора с Настасьюшкой Марк стал чувствовать себя гораздо свободнее, даже к Бондарину нет прежнего, несколько презрительного отношения. Неужели придется заменить «мыслящий рецепт» – «мыслящим врачом»? – думает он, с улыбкой глядя на Бондарина.
— Как на батарее, лейтенант?
— Все в порядке, товарищ подполковник. Со снарядами есть неувязка, но снабженцы обещали. .
— Снаряды привезли. Психическое состояние бойцов?
— В Москву врага не пустим.
Хованский взялся за телефон.
— Нет! Не отдавать ни в коем случае! – вскрикнул он, бросая трубку.
И он опять повернул лицо к Марку. Лицо это показалось Марку усталым, больным, измученным бессонницей сражения. Утешал Бондарин. Бурное волнение пылало на его лице. Он, видимо, страстно желал устремиться в разговор и сразить в нем кого-то:
— А, Марк Иваныч! Попали вы на именины войны.
Стремление отбросить, покорить врага достигло наивысшего накала. Я это стремление ощущаю более резко, чем всегда. Я вижу, как всегда: ко мне все нити сражения, вернее, перерезанные нервы. Но они еще трепещут, и я вижу много. Многое, голубчик! «Тысячи падали. Но первые ря-
ды казались целы и невредимы: каждый пылал ревностью заступить место убитого и безжалостно попирал труп своего брата, чтобы только отомстить смерть его». Эти строки были написаны по другому поводу. Но я прочел их сегодня... три ночи бессонных. . перед сном читал Карамзина... прочту, уроню слезу, – страшна ты, история русская, и...
— История Европы еще страшней, – глухо кашляя, сказал Хованский. – Мы привыкли – Возрождение, французская революция, Кромвель, сорок восьмой год, Коммуна. .
Это – окна. А о доме судят не по окнам. Вы в простенки взгляните! Виселицы, пытки, костры, насилия, надругательства над нациями, искусством. Рыцарство? Ха-ха! А
вот в результате исторического шествия всей этой сволоты и появляется великий гной, мировая гангрена, которую мы с вами сегодня, изволите видеть, лечим, Дмитрий Ильич.
— И вылечим, Анатолий Павлыч, вылечим, клянусь!
— Что мне ваши клятвы? Берегите их к концу.
— Концу чего?
— Сражения. Там они понадобятся, когда придется клясться, что с поля не уйдем, пока не падут враги. Впрочем, что о вас заботиться? У вас жару на сотню клятв хватает. Молодая у вас кровь, Дмитрий Ильич!
— Да и у вас не княжеская. Прошлый раз я, простите, злобствовал и, кажись, назвал вас поповским сыном. .