— Гляжу!
— Похож я на того, каким вы меня вылепили?
— Ты почему так: не годен? Чем? Что ты скрываешься?
– Шарю день и ночь в себе и не нашарю. Чего мне тебя, Сережа, морочить, да и зачем себя портить разговором?.
Он хотел объяснить ему все думы, которые накопились в нем о Настеньке. Достаточно его ткнуть, еле-еле уколоть, как он уже поймет тебя. С ним можно.. И тотчас же пришло в голову: «С ним-то более чем с кем-либо нельзя!
Уж кто-кто, а Елисеев не поймет. «Какое право, – спросит он, – имеешь ты говорить о ней плохо, сухо, низко? В каком гадком деле ты ее видел? Слово дурное ты о ней слыхал?»
— Марк! Ты опять молчишь? Мне, друг, костылять некогда, мне надо на новые позиции спешить. Я урвал десять минут. Говори, Марк. Не хочешь ты меня морочить?
Понимаю! А в чем? Да не мешкай, друг! Говори. Жду.
Марк сказал:
— Не хочу кричать на всю округу во время боя!
Неожиданно словам этим капитан Елисеев придал большое значение, – истолковав их, разумеется, посвоему.
Он сказал:
— Спасибо, друг. У смерти коса низко ходит, укос травы будет большой. Но про меня не думай, что я, как трава, попаду под ту косу! Нет! Я бы к тебе тогда никак не заехал. Я уязвлен, но не заколот. И уязвленный – пойми... –
я могу за твое счастье радоваться.
«Ну что он пристал ко мне с этим счастьем?» – подумал в горечи Марк. Вслух же сказал:
— А как положение на Бородинском?
— На Бородинском? В порядке. Я к тебе почему заехал? – зашептал он опять на ухо. – Почему за тебя радовался? Только потому, что ты хороший? Э-э! Мало ль их, хороших. Я, друг, не так ограничен умом. Нет! А потому, что ты бился лихо! И лихо мне помог на левом фланге!
Вот ловко, думаю, от отца – машина, от сына – снаряды.
Ух, не отвертеться немцу!
— Совсем не такой я хороший, Сережа.