Спрятанные во времени

Бархатные пуфы

В лето пятнадцатого М., завершив курс с отличием и от этого весьма гордый собою, жил в квартире у тетки, вдовы Колокольцевой, сыновья которой ушли на фронт. Время проводил праздно и мыслил свою будущность в неопределенно-розовых тонах, где были общественный успех, и богатство, и красавицы (как без них?), и даже свой железнодорожный вагон с бархатными зелеными пуфами и винным шкапчиком. Окончательно увязнуть в грехах ему, впрочем, мешало отсутствие денег, какие поступали от родителей очень скудно, не давая насладиться широкой жизнью.

Тетка была тяжела в общении, от страха за сыновей сделалась сварлива и нелюдима, всякое проявление радости, тем более от него, далекого от военной службы, считала едва ли не оскорблением. М. был уверен, что в сердце она винит его за то, что он гуляет в виду Днепра, а не сидит в окопе под пулями как ее возмужавшие близнецы. Жить при ней стало невыносимо. Нужно было скорее находить поприще, чтобы съехать. Однако квартиры в Киеве стоили о-го-го, а съезжать куда-то, куда Макар телят не гонял, ему не хотелось — образованному джентльмену с дивными перспективами, да в пригород на задворки? Нет уж!

То там, то там он пытался себя пристроить. Подвизался в Счетной палате, даже получив кое-что авансом, но тут начальника «замели» по старому акцизному делу, а его по-быстрому сплавили с глаз долой. С другого места, по военному ведомству, он также был скоро изгнан в результате истории с полковничьей дочкой и, не судите строго, котом. (В сущности, кот был виной всему, но что на него, скотину, пенять?) Загоревшись авантюрной идеей, подал прошения в две газеты, дерзая писать политические обзоры. «Киевская мысль» отказала сразу, а «Ведомости» посулили такой оклад, что хоть плачь — на дыру от бублика и то мало, не то что — зажить достойно. Университет в каникулярный период не принимал: начальство по отпускам, кто остался, не желали обременять себя суетой — идти в него стоило только к осени.

Бархатные пуфы таяли на глазах…

В июльский воскресный день, часа в четыре, когда жара уже шла на убыль, на набережную высыпали гуляющие. Среди множества молодых мужчин, одетых в парадную форму, безусый гражданский тип в очках и дурном костюме выглядел досадной случайностью, ягненком в стае волков. Офицеры, важно шагающие с дамами и товарищами, смотрели на него свысока. Может быть, не настолько, как ему самому казалось — скорее всего, они просто его не замечали. Но М. все мрачнел и жалел уже, что вообще вышел из дому. Если бы не тетка, вновь устроившая скандал… Возвращаясь с воскресной службы, она вечно изводила его, хотя, по всем статьям, должна была приходить умиротворенной, смягченной долгой молитвой. Наслушавшись по самые гланды, он сбежал с квартиры, даже не пообедав.

Ему нужно было встряхнуться, самому себе доказать, что не хуже этих.

М. постоял, поджав губы, резко свернул в аллею и, стараясь выглядеть важным, зашел в ближайший кабак, решив с утра же найти работу, а пока отпраздновать на что есть. Половой, чудного вида старик, приветствовал его и отвел за свободный столик, бормоча в усы «Ночь светла». М. заказал судака с «белым» и неплохо, в общем-то, провел время… если бы не одно обстоятельство.

Какой-то мальчишка лет пяти выбежал из подъезда и бесцеремонно сиганул под самой мордой у лошади, размахивая как шашкой блестящим горном, — еще не связанным в умах с пионерией и в этом смысле дикарским, чуждым идеологии инструментом, праздно расточающим гуд. Извозчик привстал на облучке, отпуская бесполезную брань, плюнул и стравил вожжи.

Ребенок, похоже, был абсолютно счастлив и вот-вот собирался осчастливить окружающих незабываемой джазовой импровизацией. Глядя на него М. улыбнулся собственному ощущению дитя, спрятавшегося внутри, под шкурой небритого молодого человека, дурно одетого, спешащего от желудочной неурядицы в аптеку, втайне надеясь там же найти работу38.

К слову, никаких познаний в аптечном деле он не имел и едва мог отличить цинковую мазь от йода. Проситься к провизору в его случае было сущей авантюрой, куда большей, чем в редакцию столичной газеты. Да и вы бы предпочли покупать лекарства не в той аптеке, где работает тип, который запросто упакует вам сурьмы вместо порошка от мигрени. Это обстоятельство его слегка беспокоило.

С другой-то стороны, химию изучал, имеет высокий балл (хотя полученный не без хитрости, но то дело мы ворошить не станем). Фосфор, сера, селен… Что еще? Латынь, латынь, дери ее! Как будет «спирт»? Spiritus! Вот, и латынь не совсем угасла. Как говориться, per aspera ad astra — через тернии к звездам.

Выбравшись с тарантайки и расплатившись, просыпав мелочь на мостовую, он зашел за угол, стараясь не растерять достоинства, и там уж кинулся к стеклянному фонарю аптеки, оказавшейся некстати закрытой. Очень некстати, потому что взбунтовавшийся судак из «Ривьеры» в нем только дыры не прожигал. «Как же быстро меня скрутило!».

Извозчик, собака, взял последние деньги и, конечно, уже уехал! Лишь эхо разнесло стук копыт.

Положение было безнадежным: до тетки версты четыре, денег — пустой кошель, в животе стреляет судак. Даже развернуться и устроить в ресторане скандал по горячим следам не выйдет — далеко, тут бы до сортира, миль пардон, добежать. Да и чем поможет ему скандал? Конфузная, конфузная ситуация.

На всякий случай побившись еще в стеклянную дверь и уже утратив надежду найти спасенье, он услышал отлетающую щеколду.

С другой стороны «фонаря» открылась узкая створа, через которую боком вышел на тротуар внушительной комплекции бородач в черной паре — чистый протодьякон. М. рядом с ним смотрелся беспородным щенком и немедленно стушевался.

— Что стряслось? — пробасил провизор, шедший, по виду судя, на какое-то вечернее торжество.

— Здрассть… простите… отравился… рыбу подали тухлую… мне бы средство, — жалобно проблеял страдалец.

— Зачем ел?