Мастер схватил этот длиннющий предмет, напоминающий размотанную змею, бросился к часам и принялся заводить их с бешеной скоростью. Невероятный скрежет пружин ударял по нервам, а старый часовщик все поворачивал и поворачивал ключ, и казалось — не по своей воле. Движения мастера становились быстрее и судорожнее, пока он совсем не лишился сил.
— Вот завод на целый век! — прокричал часовщик.
Обер опрометью бросился из залы. После долгих блужданий он нашел наконец выход из проклятого лабиринта. Юноша возвратился в святую обитель Нотр-Дам-дю-Секс и поведал отшельнику всю историю с такой горестной безнадежностью, что старец согласился отправиться с ним в замок Андернатт.
Между тем, пройдя сквозь страшные испытания, Жеранда точно окаменела, все ее слезы были давно выплаканы.
Захариус по-прежнему оставался в зале, то и дело прислушиваясь к равномерному ходу своих часов.
Наконец пробило десять, и, к ужасу старой Схоластики, в медной рамке появились слова:
Старик не только не был обескуражен подобным кощунственным изречением, но читал его с исступленным восторгом, находя особое удовольствие в своей гордыне и греховных мыслях. Питтоначчо не оставлял его.
Церемония бракосочетания должна была произойти в полночь. Бедная Жеранда ничего больше не видела и не слышала. Тишина вокруг лишь изредка нарушалась бормотанием мастера да подвыванием Питтоначчо.
Пробило одиннадцать. Часовщик вздрогнул и прочел зычным голосом новое богохульство:
— Да,— воскликнул он,— в мире нет ничего, кроме науки!
Стрелки часов поползли по железному циферблату со змеиным шипением, а удары становились все лихорадочнее.
Мастер Захариус не проронил больше ни слова! Внезапно он рухнул на землю, и страшный хрип вырвался из его сдавленной груди. Можно было разобрать только отдельные слова: «Жизнь! Наука!»
Свидетелями ужасной сцены стали Обер и святой отшельник: мастер Захариус лежал на земле, Жеранда, еле живая, молилась...
Внезапно раздался сухой щелчок, всегда предшествующий бою часов.
Мастер Захариус вскочил:
— Полночь!
Отшельник протянул руку к часам... и они не прозвонили.
Раздался истошный вопль, который мог быть услышан даже в аду, и перед мастером возникли слова: