— Посмотрите, не упал ли под стол мой бумажник, — произнес лорд Пайборн.
Джон нагнулся, приподнял тяжелую скатерть и тут же выпрямился, разводя руками.
Бумажника его милости там не оказалось.
Лорд Пайборн снова сдвинул брови.
— Где леди Пайборн? — спросил он.
— В своих покоях, — ответил лакей.
— А граф Эштон?
— Прогуливается в парке.
— Передайте мой поклон ее милости леди Пайборн и скажите, что я хотел бы иметь честь переговорить с ней как можно скорее.
Джон повернулся всем корпусом — получив приказание, хорошо вышколенный слуга не должен терять времени на поклоны — и вышел из кабинета механически четким шагом, именно так, как и положено отправляться выполнять приказ хозяина.
Лорду Пайборну было пятьдесят лет, но к ним следовало бы прибавить несколько веков его знатного рода, никогда и ничем не запятнавшего своей чести. Влиятельный член верхней палаты, он искренне сожалел о былых привилегиях феодальной знати, о временах родовых уделов, рент, «белых» поместий и усадеб, когда его предки сами чинили суд и расправу, а все без исключения преданные крестьяне оказывали им всяческие почести. Всех, кто не мог похвастаться такой же древней родословной или столь же высоким происхождением, он мысленно относил к простолюдинам, холопам и мужланам. Сам он — маркиз, его сын — граф, а всех этих баронетов, рыцарей и прочих людишек низших званий не следовало, по его мнению, пускать дальше прихожей истинных аристократов. Высокий, худой, с гладко выбритым лицом, со взглядом, потускневшим от постоянного презрительного выражения, привыкший высокомерно цедить слова, лорд Пайборн являл собой образец высокородной знати, как бы застывшей на пергаменте дворянских грамот. Подобный тип вымирает, к счастью, даже в аристократических кругах Великобритании и Ирландии.
Следует заметить, что, хотя маркиз был выходцем из Англии, его брак с шотландской маркизой отнюдь не был мезальянсом[149]. Их милости были созданы друг для друга, полны решимости никогда не опускаться ниже предназначенной им жердочки и, по-видимому, считали своим предназначением продолжить род существ высшего порядка. Ничего не поделаешь! Такими уж сотворила природа основателей этих древних кланов во время оно. Они, несомненно, воображают, что сам Господь Бог надевает перчатки, чтобы встретить их у ворот рая!
Дверь отворилась, и, словно речь шла о появлении высокопоставленной особы на светском приеме, слуга провозгласил:
— Их милость леди Пайборн.
Маркиза, которой — по ее словам — едва минуло сорок, была высокой, худой и угловатой женщиной, с длинными гладкими волосами, тонкими, всегда надменно поджатыми губами, аристократическим орлиным носом, плоской грудью и покатыми плечами, — особой привлекательностью она, по-видимому, никогда не отличалась, однако в том, что касается аристократичности осанки, манер и сохранения традиций, лорд Пайборн не мог сделать лучшего выбора.
Джон пододвинул кресло с гербом на спинке, маркиза уселась, и слуга удалился.
Благородный супруг напыщенно произнес:
— Прошу извинить меня, маркиза, за то, что пришлось просить вас покинуть будуар и оказать мне честь, уделив некоторое время для беседы в кабинете.
Не следует удивляться, что их милости выражались столь возвышенным стилем, даже оставаясь наедине. Таковы правила хорошего тона. К тому же высокородные супруги прошли старинную дворянскую школу «напудренных париков». Никогда им не пришло бы в голову снизойти до повседневной фамильярной легкой беседы, которую Диккенс[150] так метко окрестил «вздорной болтовней париков».
— К вашим услугам, маркиз, — отвечала леди Пайборн. — Что вы желаете знать?