— …Нет, не правда, Виктор Петрович, — спокойно возражал Антип. — Истина. Правда у каждого своя, а истина — это то, что происходило на самом деле.
Бледные от малокровия пальцы священника крепко сжимали чашку с ароматным чаем, заваренным по старинному рецепту. Следы от когда-то сведенных татуировок были похожи на химические ожоги. «Наверное, давно было дело — кислотой выжигал», — почему-то подумал Виктор.
— Это все, конечно, интересно. Мне как историку и путешественнику. Но какое отношение этот ваш Камень Климента имеет к захвату сухогруза «Карина»?
Короленко и Антип переглянулись. Полковник дал понять, что сейчас все объяснит.
— Видишь ли, Виктор Петрович, — вздохнув, сказал СБУшник. — Ты знаком с человеком по фамилии Стурен? Густав Стурен?
— Нет, — быстро ответил Виктор, но тут же задумался, как бы вызывая что-то из памяти. — Стурен… Стурен…Стурен! Точно, я сталкивался с ним года четыре назад на международном симпозиуме этнографов в Варшаве. Он предлагал мне заняться поиском какого-то артефакта… У него была навязчивая идея о затерянной рукописи апостола Павла.
— Ну вот, — облегченно засмеялся Короленко, повернувшись к Антипу: — Я же говорил, что это тот самый Лавров, что вам нужен. Так вот, Петрович, — продолжил полковник, снова обращаясь к журналисту. — Этот Стурен готов заплатить пиратам требуемую сумму в пять миллионов долларов, если мы отдадим ему этот самый артефакт — Камень Святого Климента.
— Пять миллионов долларов за какой-то кирпич? — не удержался Лавров.
Короленко оцепенел и глянул на Виктора так, будто хотел сказать: «Что ты творишь, Лавров?» Журналист понял, что сказал лишнее, но было уже поздно. Да, все-таки изрядное количество коньяка, выпитое за последнее время, давало о себе знать. Но отец Антип повел себя абсолютно непредсказуемо. Священник сделал глоток из кружки.
— Хороший у вас чай, Виктор Петрович. Лет семьдесят такого не пробовал… — Затем он посмотрел на Короленко. — Что ж, товарищ полковник, раввин Шаул, дознаватель Иерусалимского Синедриона, тоже поначалу не поверил в силу Подголовного Камня — подумал, что сходит с ума. Более того, он считал Иисуса смутьяном, сектантом и первым врагом Храма. Но затем стал апостолом Павлом… А можно еще чаю?
— С удовольствием, батюшка, — с облегчением выдохнул Виктор и, беря себя в руки и глядя на Короленко — дескать, пронесло — потянулся к чайнику.
— Не паясничай, сын мой, — в тон Виктору ответил Антип, впервые обратившись к Лаврову на «ты», отчего тот аж приостановился. — Я вот смотрю на тебя, — продолжил священник, — и все думаю: неужели блаженная Алипия в тебе ошиблась?
Это был второй «апперкот» за тридцать секунд. Матушка Алипия Голосеевская! Конечно, Виктор знал ее.
Юродивая Христа ради жила в домике в Голосеевском лесу, в местности, удаленной от городских магистралей. Фотографировать себя не разрешала. Ею были предсказаны война и авария на Чернобыльской АЭС, филаретовский раскол и времена новых чудовищных испытаний для Украины. Родилась она в Пензенской губернии, в православной мордовской семье Авдеевых. При крещении ей было дано имя святой мученицы Агафьи, икону которой она всю жизнь носила у себя на спине.
Юный Виктор, когда готовился к интервью, разузнал в библиотеке университета им. Тараса Шевченко, что святая Агафья жила в III веке на Сицилии и, будучи христианкой, не захотела выходить замуж за римского префекта-язычника, после чего ее бросили в тюрьму, где девушке отрезали груди. «Не очень-то умный поступок Агафьи, — подумал тогда комсомолец Лавров. — Вышла бы замуж за язычника, уговорила его принять христианство и стала бы равноапостольной, как наша княгиня Ольга».
Рассказывая о своей жизни, матушка Алипия называла себя в мужском роде: «Я всюду был: в Почаеве, в Пюхтице, в Троице-Сергиевой лавре. Три раза в Сибири был. По всем церквям ходил, подолгу жил, меня всюду принимали». Рассказывала она, что долго сидела в тюрьме: «Меня били, допросы делали… Однажды посадили в общую камеру. Там было много священников. Каждую ночь пять-шесть человек уводили безвозвратно. Наконец в камере осталось только трое: один батюшка, его сын и я. Батюшка сказал сыну: «Давай отслужим по себе панихиду, сегодня нас к рассвету заберут… Мне же сказал: «А ты сегодня выйдешь отсюда живая». Матушка Алипия рассказывала, что спас ее апостол Павел — отворил дверь и провел мимо всех охранников через черный ход, велел идти вдоль моря. «Я шел без пищи и воды одиннадцать суток. Лез по отвесным скалам, обрывался, падал, поднимался, снова полз, раздирая до костей локти». На руках у нее и вправду были глубокие шрамы.
О своем пребывании в Киево-Печерской лавре матушка Алипия говорила: «В Лавре я был двадцать лет. Три года в дупле сидел, холодно было, снег заметал, голодный был, но я все терпел». Там-то она и стала монахиней с именем Алипия — в честь преподобного Алипия Печерского.
На прощание старица Алипия сказала студенту-журналисту: «Ты — мономашич, твой камень у Святоши». Он тогда подумал, что юродивая назвала его «маленьким монахом», а словам о камне и вовсе не придал значения…
Совсем недавно Виктор за компанию со своим другом Олегом Карамазовым, рок-певцом и лидером одноименной украинской группы, побывал на могиле матушки Алипии. Что чувствовал Лавров в тот момент? Ничего… Ему было странно наблюдать, как Олег, простой и искренний, как и его песни, столько сделавший для Голосеевской Пустыни, стоял и черпал вдохновение у захоронения, может быть, самой честной прорицательницы. Сам же Виктор не чувствовал ничего…
А сегодня ему было невыносимо стыдно. Как часто мы не придаем значения словам, которые могут быть для нас определяющими: «Ты — мономашич, твой камень у Святоши». И как приговор этой беспечности — фраза совсем незнакомого старца много лет спустя: «Неужели Блаженная Алипия в тебе ошиблась?..»