— Осенью, 1917 года.
— А после этого?
— Меня не было в Петрограде. Я эмигрировал.
— Что же сталось с вашей квартирой?
— Не знаю. Я не справлялся… По возвращении я только… вечерами иногда… гулял мимо… Смотрел на окна, где мы… Где мы были когда-то… счастливы… — еле слышно докончил обвиняемый.
— Где помещалась эта ваша квартира?
— Загородный, 72-6, квартира 139.
Судья справился в протоколе.
— Потерпевший также проживает по указанному адресу?
Гражданин Кутейников изящным жестом закрутил бородку:
— Совершенно верно, так сказать. Как пролетарий, не имеющий места жительства, вселен жилищным отделом в указанную бесхозную квартиру еще в 18-м году, так сказать. Однако, считаю уместным присовокупить, что оный портрет приобретен мною на рынке, за кровные средства, так сказать.
— Почему вы, гражданин Волин, избрали такой странный путь для получения портрета назад? — спросил судья.
— Не знаю… Приобресть иначе я не мог… Я не мог знать, каким путем портрет попал на рынок… Мне он бесконечно дорог, как воспоминание… Искушение было так велико… Я чувствовал, что делаю нехорошо, но не видел здесь преступления…
— Может быть вы объясните суду, что заставило вас оставить свою квартиру?
Волин сжал ладонями виски и быстро заговорил:
— Мы бросили все и уехали… Бежали… Зачем? Почему? Я задавал себе эти вопросы тысячу раз и не нахожу на них ответа. Это было безумие. Паническое безумие. Ведь я ни перед кем, ни в чем не чувствовал себя виноватым! Мой род занятий самый мирный, — я дантист. Летом 1917 года только женился. И верьте мне, я боялся не переворота, а чего-то, что было незримо разлито в воздухе. Потребность куда-то бежать, спрятаться от чего-то неведомого, непостижимого, была выше моих сил. Мое безумие передалось и жене. Могу я, гражданин судья, остановиться на этом подробнее?
— Пожалуйста, говорите, — разрешил судья.
— На наше решение бежать — все равно куда — повлиял один незначительный случай. Мы шли с женой по улице, дело было еще почти днем. Из ворот одного дома, недалеко от нашей квартиры, с воплем выбежала какая-то растрепанная женщина. За ней гнался пьяный человек с ножом в руках. Женщина упала на панели и закричала еще пронзительнее. Человек с ножом повалился на нее. Рядом завизжала какая-то проходившая мимо дама. Улица огласилась безумными криками. С моей женой сделалась истерика… Случай, как видите, самый пустячный, но он решил наш отъезд из Петрограда. Наскоро собрав кое-какие ценные вещи, мы пробрались в Киев. Там обстановка была кошмарная. Мы бросились на Кавказ и угодили в самое пекло анархии. Началось сумасшедшее метание — с Кавказа на Волгу, оттуда — снова на Кавказ, затем в Туркестан, назад в Украину и, наконец, в Крым. Я не буду останавливаться на пережитых нами ужасах. Однако, самое ужасное было еще впереди. Мы очутились в Севастополе, где жили некоторое время, страшно нуждаясь. После поражения Врангеля, в Крыму все население, все живое охватило массовое помешательство. Это явление еще не исследовано, но это, без сомнения, худшее, что может постигнуть людей. В общей лавине безумия, когда люди рвали друг друга, как дикие звери, мы были втиснуты в какую-то пловучую зловонную клоаку и в угольном трюме, в условиях, не поддающихся описанию, добрались до Константинополя. Человеческий образ нами был давно утрачен, мы понемногу теряли и человеческие чувства. Жизнь перешла в сплошной непробудный кошмар. Все, что можно было продать, мы продали и съели. Над нами висела голодная смерть, не знающая пощады. Я понемногу впадал в оцепенение и с тупым равнодушием ждал роковой развязки. Однажды жена вернулась поздно ночью и молча подала мне золотой. Я молча же одобрил ее поступок. Так продолжалось некоторое время, пока я не заболел нервным расстройством. Я не мог выходить на улицу: город представлялся моему расстроенному воображению чудовищным зверем, пожирающим живые человеческие существа. Жена решила увести меня из Константинополя. У ней нашлись какие-то знакомые греческие матросы и она уговорила их взять нас на пароход. Спрятанные в трюме, мы добрались до Салоник. Свое пребывание здесь я вспоминаю только отдельными просветами. Я бродил по городу, клянчил милостыню, изредка что-нибудь работал. Не пренебрегал и воровством, но только — съестного. Жена опускалась все ниже. Пошли частые, холодные дожди. Тогда мы целыми сутками, голодные и оборванные, сидели в дырявом сарае, куда тихонько забирались на ночлег и, обнявшись, плакали. Я был болен душевно, жена заболела физически. У нее начались жестокие ознобы с сильными головными болями. Здесь судьба однажды улыбнулась нам. Роясь в разных отбросах в порту и подбирая арбузные корки, я поднял тряпку, в которой оказались деньги, — турецкие и греческие, — по русскому курсу рублей двести золотом. Первою мыслью было — вернуться в Россию, однако оттуда до нас доходили самые невероятные слухи. И мы побоялись. Жена говорила по-французски. В Алжир отправлялось одно состоятельное греческое семейство, из случайных знакомых, которое подало мысль жене попытать счастья в Алжире, обещая кое в чем помочь. Мы с радостью ухватились за эту мысль, хотя и были оба больны. Дорогой у жены выяснилась очень опасная форма какой-то злокачественной лихорадки и мы вынуждены были высадиться на Мальте.
Через неделю беспрерывного бредового состояния, жена умерла у меня на руках. В тот же день я заболел острым нервным расстройством. Меня поместили в госпиталь Красного Креста. Оправившись немного, я вновь очутился на улице, уже один, без друга, без языка и почти без копейки, так как от моей находки уже ничего не осталось. Случайно, через соседа по койке в госпитале, я познакомился с одним русским, бывшим офицером царской армии, он плавал кочегаром на греческом угольщике. Судно шло в Грецию и я, за обед и ужин из матросского котла, устроился чем-то вроде помощника кочегара. Мой новый знакомый, как и я, всею душою рвался в Россию. По предварительному сговору, мы покинули судно во время стоянки на острове Лемносе, где было много русских. Оттуда,
Рассказчик замолчал.
ebooksa