Капитан Медреа вышел, пробормотав что-то неопределенное.
…И пока капитан Смеу мчался к командному пуркту «Орла», пока денщики, вестовые и повара маршировали в строю мимо штаба, направляясь к пустырю, расположенному на окраине городка, Уля Михай без помехи пробрался в дом, где жил капитан Смеу.
Ни капитан Смеу, который ехал в машине к командному пункту «Орла», ни денщики и повара, выполнявшие на пустыре ружейные приемы, не могли знать, что и в том и в другом случае идея принадлежала Уле. Он собрался заглянуть в комнату капитана Смеу и не хотел, чтобы его застал там денщик.
Были и другие причины, толкнувшие его на этот шаг. Во-первых, теперь, когда он знал правду относительно Барбу, ему казалась странной ярость, с какой капитан обвинял его. И потом — сама форма, в которой излагалось обвинение, очень похожа была на инсценировку. Чего, например, стоила записка, которую Смеу сунул генералу как раз в тот момент, когда тот выражал свое недовольство хорошей осведомленностью неприятеля и бездеятельностью нашей контрразведки. И что говорилось в записке? Что он, Смеу, знает, кто осведомитель Абвера. Только вместо того, чтобы здесь же сообщить его имя, он просит генерала созвать всех на совещание. Вот это совещание и представлялось Уле хорошо разыгранным спектаклем. Когда все собрались в кабинете генерала, Смеу сделал сообщение, которое прозвучало как неожиданно взорвавшаяся бомба: виновник всех бед — Барбу! Доказательство? Разве он не уклонился от поездки в первый эшелон, мотивируя свой отказ воображаемым гриппом именно потому, что знал об артиллерийской ловушке генералу и сопровождающим его лицам? Ни генерал, ни капитан Георгиу не подумали тогда о том, что агент, притаившийся в штабе, не мог в такой короткий срок узнать и сообщить противнику место, где будет установлен временный КП, — хотя бы потому, что этого не знал даже сам генерал, пока не прибыл в прифронтовую деревушку. Из сведений, собранных впоследствии, Уля Михай знал, что ночью домик был оборудован под временный командный пункт. Впрочем, и остальные обвинения отпадали при более внимательном рассмотрении. Вероятно, капитану Смеу никого не удалось бы убедить в виновности Барбу, если бы на помощь не пришел случай. Действительно, совершенно случайно именно в тот же самый день пришел ответ из генерального штаба. Этот ответ, неблагоприятный для Барбу, рассеял последние сомнения капитана Георгиу.
И всё-таки не мог же капитан Смеу заранее знать, что долгожданные сведения наконец получены. Уля спрашивал себя, не рассчитывал ли капитан Смеу, обвиняя Барбу, на что-то другое, помимо своих доводов? Не рассчитывал ли он, что, пока в кабинете генерала произносятся обвинительные речи, будет обнаружено исчезновение Барбу. Если это действительно так, то расчет был верным: весть об исчезновении Барбу была последним звеном в цепи неожиданностей, — она сумела рассеять все сомнения.
Но предполагать всё это — значило подозревать капитана Смеу. Особых причин для этого не было. Единственным доводом, который мог как-то оправдать подозрения Ули, была чрезмерная горячность, с какой Смеу обвиняя Барбу. Но и это только предположение. Само по себе оно ни в коем случае не может служить поводом для каких бы то ни было обвинений. Вставало много неясных вопросов, на которые стремительный ход событий не дал Уле возможности найти ответы. Приходил ли в действительности к капитану Смеу ночной гость? Что представлял собой Некулай, денщик капитана Смеу? Ведь он первым обнаружил труп шофёра Пантелеймона. Хотя, по общему мнению, Некулай был немного придурковат, к тому же и капитан Смеу ручался за него… Правда, теперь, когда существовали некоторые подозрения относительно капитана, его ручательство могло быть поставлено под сомнение.
Разумеется, всё это ни в коей мере не давало оснований видеть в капитане Смеу агента Абвера. Но раз вопросы возникли, на них нужно было найти ответ, особенно теперь, после того как Уля познакомился с содержанием письма Барбу. Разве Барбу не писал, говоря о резиденте Абвера, что «сам черт не заподозрит его»? Кто бы мог заподозрить капитана Смеу? Или его денщика Некулая, которого все жалели, словно он был деревенским дурачком?
В конце концов именно письмо Барбу пробудило в Уле желание поближе познакомиться с тем, как живет капитан Смеу.
Квартире капитана Смеу, которую ему удалось для себя раздобыть, могли бы позавидовать многие офицеры штаба. Это была просторная, со вкусом обставленная комната, с очень красивым персидским ковром на полу. Два больших окна выходили на улицу.
В комнате поддерживалась образцовая чистота. На умывальнике в абсолютном порядке, словно солдаты, готовые к осмотру командиром отделения, были расставлены мыльница, зубная щетка в стакане, кисточка и бритвенный прибор. Между окном и дверью помещался письменный стол, на котором стояла чернильница из мрамора, лежала папка с кожаными углами и нож для разрезания бумаги. На ручке ножа неумелой рукой было выведено «Карлсбад». В левом углу рядом с чернильницей лежали одна на другой три книги.
Уля осмотрел обложку папки, прочел названия книг (это были три популярных романа), перелистал их страница за страницей. Попробовал открыть единственный ящик стола. Он был заперт, но ключ торчал в замке. Уля открыл его. Всё, что содержалось в ящике, носило венгерские названия и принадлежало бывшим хозяевам.
У стены, вблизи кровати, стоял походный чемодан капитана Смеу. Его содержимое особенно интересовало Улю, и он готов был любым способом открыть чемодан. Но отмычка не понадобилась, так как ключ торчал в замке.
«Может быть, здесь найдется хоть что-нибудь интересное», — подумал Уля, поднимая крышку.
В чемодане тот же совершенный порядок. Белье, носки, носовые платки, теплые вещи. В особом отделении — фотография в рамке. Портрет очень красивой женщины — несомненно жены капитана. Пачка писем, написанных одной и той же рукой. Он бегло проглядел их. Содержание, с небольшими вариациями, было почти одинаковым. Обычные сообщения о здоровье родных. Телеграммы о бракосочетаниях и смертях, случившихся в знакомых семьях, бесконечные жалобы на трудности снабжения. Все письма неизменно заканчивались словами: «Обнимаю тебя и жду с нетерпением твоего возвращения».
Но хотя писала она об этом каждый раз, холодность писем заставляла думать, что на самом деле эта красивая женщина с чувственным ртом и страстным взглядом без особого нетерпения ждала возвращения капитана Смеу.
«Боюсь, — сказал себе Уля, — что Смеу не очень счастлив в семейной жизни».
В том же отделении он нашел ножницы, две катушки ниток, конвертик с иголками, несколько сигарет, коробку с пуговицами, коробочку с таблетками против невралгии и бутылочку темного цвета, на которой было написано «валерьянка». Бутылочка была наполовину пуста.
«Смотри-ка, у капитана больное сердце, а он скрывает это от нас!»
Уля поднялся и, оглядываясь вокруг, подумал: «Кажется, я напрасно теряю здесь время». Потом подошел к большому шкафу с тремя отделениями и открыл его. Полки были пусты. Видимо, хозяйка, уступив комнату, позаботилась освободить шкаф от белья. В отделении для верхней одежды висела парадная форма капитана. Он обыскал карманы, ощупал подкладку. Напрасный труд!
Налево была еще одна дверь. Он внимательно прислушался, но ни один звук не доносился оттуда. Легко нажал ручку. Небольшое помещение, нечто вроде коридорчика. В углу матрац, свернутый валиком, под ним походный сундучок. В этом коридорчике безусловно спал денщик.
ebooksa