– Что было дальше? – подтолкнула я.
– Брата Самоеда взяли, – тихо и низко произнес Кирилл. – Ужасно трудно об этом говорить, Софья… но иначе вы ничего не поймете. Брата начали колоть…
– Бандиты?
– Нет, что вы, в милиции! Но парень… толи верен был, толи действительно ничего не знал о брате, – Туполев дотянулся до бутылки водки и сделал долгий, булькающий глоток, откашлялся и продолжил: – Короче, для вразумления парня сунули в камеру с уголовниками. На сутки.
– Ну! – Кирилл все время останавливался, и я подгоняла его восклицаниями.
– Уголовники парня опустили. Через два дня он повесился в тюремной больнице.
– О-о-о-ох, – только и выдохнула я.
– Да, – прошептал Кирилл, и его плечи нервно передернулись. – Менты перестарались. А Назар, честное слово, Софья, просил только припугнуть!
– Да-а-а, дела-а-а…
Мы дружно отвернулись к окну и некоторое время наблюдали, как вдалеке, по проспекту проносятся автомобили, проплывают освещенные аквариумы троллейбусов, и пешеходы, оскальзываясь на подмерзшей воде, торопятся домой. Призрак несчастного юноши, виновного только в родстве, повис между нами и, болтая белыми пятками, торчащими из штанин пижамы тюремной больницы, заслонил наши лица. Я всегда считалась впечатлительной девушкой с хорошим воображением.
– Что было дальше? – Мой вопрос прогремел, как горошина в детской погремушке.
– А дальше пришли четыре письма под копирку. Каждому, кого Самоед считал причастным…
– Подождите, почему четыре? Если я правильно поняла ваш рассказ…
Кирилл не дал договорить.
– Четвертое письмо пришло капитану, отправившему парнишку в камеру к уголовникам.
– Вот как. И что там было написано?
– Самоед приговорил всех четверых к казни через расстрел.
– Оправданный пафос, – буркнула я.
– С его точки зрения. Но наш-то отец тоже был ни причем.
– Но его не насиловали в камере, – не удержалась я.