Нынче «троцкистами» могли себя назвать всего-то лишь двенадцать человек. По воспоминаниям аборигенов, в лучшие годы гонимого анти-партийного блока по Краснокоммунарской улице насчитывалось до двадцати восьми троцкистов. Спроси меня сейчас, убей, не отвечу, где эти члены спали, ели и жили. На мой взгляд, двенадцать человек – максимум, который способны выдержать бывшие купеческие апартаменты. И так пописать в очередь стоим.
Четыре года назад вокруг купеческого гнезда с магазином «Продукты» на первом этаже начали сносить ветхие деревянные постройки. Городская мэрия взялась за реконструкцию центра города, отдала площадь под элитную застройку и запретила прописку в домах, подлежащих сносу и плановому расселению.
Мой бывший муж исхитрился прописать меня в колабановский дом два года назад, за год этого в коммуналку проник тихий сдвинутый мастеровой Мишаня Коновалов, полгода назад полупарализованная актриса-травести Мария Германовна Игнатова, удивив всех, вышла замуж за сорокалетнего инженера Алексея Петровича, но оставила себе девичью фамилию. По моему разумению, ничего невозможного в Российском государстве не существует. Приказы из мэрии растворяются в бумажном потоке, не достигая дна. Не удивлюсь, если в момент, когда на стены купеческого дома обрушится железная баба, откуда-то из обрушающихся стенок выскочит жилец, прописанный на площадь в эту самую минуту.
Четыре последних года коммуналка сидит на чемоданах и ждет ордеров на новые квартиры. Семья охранника супермаркета Тараса Сухомятко ждет минимум три комнаты (общая площадь семьдесят один квадратный метр), у остальных претензии пожиже, зато надежды погуще. У Сухомятко двое детей, старший из которых посещает элитную школу в центре города исключительно благодаря прописке в центральном районе, так что добиваться ордера на данный район Тарас собирается даже измором.
– Никуда они, – имеется в виду хитрая мэрия, – не денутся. Двоих детей на улицу не выкинут.
Остальной народ воевать не собирается, все молчат в тряпочку и надеются, что хотя бы свет и воду не отключат раньше времени.
Особенно тихо ведут себя три нелегала – я, Мишаня Коновалов и муж Марии Германовны. Нас прописали в запрещенные сроки, и ордера нам сильно не светят, а слабо мерцают. В мэрии тоже не дураки сидят, могут и под зад коленом двинуть.
Надо добавить, что помимо нашей нелегальной троицы, три года назад в коммуналку по родственному обмену проник еще один жилец – скользкий, как мыло, племянник Анастасии Лопатиной, Лопатин же Игорь Михайлович, больше известный в определенных (имеется ввиду контингент постоянных посетителей пивных «Пингвин» и «Боцман») кругах, как Гарик Лопата. Дряхлую, но невероятно склочную тетушку племянник прописал к маме за город, сам въехал в коммуналку и ждет, когда ему ордер на однокомнатную квартиру принесут.
Из нелегалов более или менее спокойно чувствуют себя Михаил Иванович Коновалов. В схватках за освободившуюся по случаю смерти комнату Петра Апполинарьевича Смирнова, произошедших спустя месяц после моего водворения среди троцкистов, он повел себя куда как благородно. Чем заслужил всеобщее (если исключить семью географа Кунцевича из трех человек) одобрение. Данное приязненное чувство распространилось и на руководство нашего ЖЭКа.
Я Петра Апполинарьевича помню плохо. Самым ярким воспоминанием остались утренние крики под дверью туалета:
– Сонька, твою мать! Хватит толчок задницей греть! Тут люди тоже ср…ть хотят!
Через месяц, проведенный под эти крики, Петр Апполинарьевич не рассчитал силы, принял на грудь чего-то низкокачественного алкогольного и скончался от диагноза «отравление неизвестным веществом». Коммуналка похоронила Петра Апполинарьевича вскладчину и прямо на поминках начала гражданскую войну за освободившуюся площадь.
Прежде чем продолжить рассказ о гражданской войне, следует объяснить, как выглядит наше совместное жилище. От порога начинается длиннющий, заставленный скарбом коридор с дверьми по обе стороны. Двери, что идут по правую руку ведут в большие, почти тридцатиметровые комнаты, с высокими, под потолок, окнами, выходящими на улицу перед магазином, – этих комнат всего три. Левую сторону занимают четыре комнаты-пенала с окнами, глядящими на заасфальтированный двор магазина. В пеналах жили я, покойный Петр Апполинарьевич, Мария Германовна (нынче с мужем, так как ее пенал чуть больше и разделен перегородкой на две части) и Гарик. В больших комнатах напротив проживали две семьи – охранник супермаркета Сухомятко с женой и дочерью, и школьный географ Семен Львович Кунцевич так же с женой и дочерью, и тихий сдвинутый мастеровой Михаил Коновалов.
На освободившуюся площадь Петра Апполинарьевича, по понятным причинам, претендовали семьи. В обоих были дети и обе относились к так называемым перспективным, то есть оба супруга находились в самом детородном возрасте.
Жители коммуналки разделились на два враждующих лагеря. Первый лагерь предлагал уступить комнату Сухомятко, второй ратовал за интеллигентов Кунцевичей. Я держала нейтралитет и боялась, как бы не сгорела Воронья Слободка.
Точку в спорах попыталась поставить жена Сухомятко Татьяна Владимировна справкой из гинекологической консультации о четырехнедельной беременности.
На что Елена Аркадьевна Кунцевич заявила:
– Дайте время, через месяц принесем такую же. А насчет вас, уважаемая Татьяна Владимировна, еще посмотрим – четыре недели не срок, а фикция.
После появления в квартире справки из консультации, скользкий тип Гарик Лопата впал в сомнения. До той поры он (скрытый антисемит) поддерживал Кунцевичей, так как больше евреев терпеть не мог ментов. То, что Тарас Сухомятко носил черную форму вневедомственной охраны без разрешения на ношения огнестрельного оружия, значения не имело: «бей ментов, спасай Россию», для Гарика звучало привычней, чем тоже самое, но об избранном народе. Лопата всю систему охраны правопорядка органически не выносил, один вид форменной одежды (хоть кондуктора в трамвае, хоть пожарного!) вызывал у Гарика рвотный рефлекс.
– Что менты, что носатые, один фиг, – мрачно, попивая на кухне чай, вслух рассуждал Лопата. – Я б их обоих выселил. Но дитё не виновато. Голосую за хохла.
ebooksa