– Неужели спит еще? – послышался Димкин шепоток.
– Похоже, что да, – ответила ему Маргоша приглушенным голосом.
– Давай-ка будить ее, а то она так и в кому впасть может, – пошутил он.
Оказывается, он уже вернулся с работы и, видимо, ему не терпелось узнать, что же произошло со мной.
«Батюшки, это сколько же я проспала? – удивилась я. – Почти сутки! Ну, ничего себе».
– Дим, Маргоша! – сиплым голосом занудила я и закашлялась. Шея, чудом спасшаяся от рук Антона, ныла, и было больно глотать.
– А-а, проснулась, соня? – муж вошел в спальню. – Ну, как ты себя чувствуешь? – уже более ласковым голосом спросил он. – Голова не болит?
– Да ты что, Дим, я же дома, у меня, когда ты рядом, ничего болеть не может, – радостно закурлыкала я.
– Ну, ты и дала стране угля, – констатировал супруг, – я думал, что Батон тебя сразу на допрос потащит, еще вчера ночью, так он был на тебя зол. Но я уговорил его, что ты приедешь к нему сама, как только отоспишься и придешь в себя. Я у тебя молодец, правда? – шутливым тоном произнес он, но было видно, как сильно он переживает за меня.
– Ты у меня самый лучший, – радостно сказала я и, попросив чая с медом и с лимоном, вновь уснула, не дождавшись любимого напитка.
Проснулась окончательно я уже утром. Поглядев в окно, я увидела, как с неба падает пушистый белый снежок. Началась настоящая зима.
Рядом со мной стоял журнальный столик, накрытый красивым кухонным полотенцем. На столе красовался стакан с моим любимым вишневым соком, а также лежало два бутерброда с красной икрой и парочка мандаринов. Димки рядом не было. Вместо него на столе я обнаружила записку, которая гласила: «Любимая! Ничем себя не загружай. Кушай икру. Поправляйся. Люблю и целую. Твой Дима».
Облокотившись на подушку, я попила соку, слопала вкуснющие бутерброды, заполировала все это мандаринами и, наконец, пошатываясь, встала с кровати.
Прошлепав в коридор, я увидела в соседней комнате сидящую по-турецки у телевизора Маргошу. Вокруг нее была повсюду разбросана мандаринная кожура, а в руке провисал гигантский бутерброд с бужениной.
– О! Ну ты и соня! – проворчала она, когда я сипло окликнула ее по имени. – Я тут совсем извелась, а ты все спишь и спишь. Прямо, как Илья Муромец. Нельзя же так нервы нам мотать. Мы все изнываем от отсутствия информации, а ты без зазрения совести дрыхнешь. Олег уже два раза звонил, беспокоился.
Выпалив эту, надо полагать, вполне справедливую тираду, она поправила очки на переносице и воззрилась, не мигая, на меня. Буженина в руке подрагивала…
– Маргоша, дорогая! Как я рада тебя видеть! – запричитала я, садясь к ней на краешек дивана. – Ты знаешь, я так натерпелась, что думала уж все, конец мне пришел.
– Но тут появились мы и спасли тебя, – гордо добавила Маргоша и отправила половину бутерброда впасть.
Громко чавкая, она рассказала мне, как все было на самом деле.
Когда я десантировала ее из машины на Кутузовском, понять сразу, что делать, Маргоша, разумеется, не смогла. Как большинство тучных людей, она соображала медленно, но зато, что называется, верно.