Венгерская вода

— С собой возьмёшь слугу, — продолжил Злат, — Того самого, что с лицом замотанным всегда ходит. Про него уже весь город знает. Вот вместо него и пойдёт Симон. Роста он такого же, лица не видно. А ещё Мисаила. Мне это, если честно самому не нравится, но помочь нужно. Завтра Симон тебе всё сам обстоятельно расскажет, если захочешь, конечно. Ему нужно посмотреть один монастырь. Здесь, недалеко от города, с полфарсаха. Однако в лесу и место глухое. Там ещё со старых времён понарыты пещеры. Вот в них и селятся всякие отшельники. Никто их не трогает. Они вроде как христианские монахи, люди духовного звания. А значит по ханским ярлыкам подсудны только церковной власти. Епископу, значит. Эмиру они не мешают и ему до них дела нет. Сидят себе в лесу, даже в городе редко появляются. А, как выясняется, зря. К здешним священникам они на службу не ходят. Значит, в приходе не состоят. Монастыря там тоже не значится. Вот церковные власти и решили разобраться, что это за люди. Если православные, то нужен за ними догляд приходских священников, если монахи, то про них должен знать правящий архирей. Всякое дело по чьему-нито благословению делаться должно.

Симон на следующий день объяснил нам всё более подробно. Места здесь были глухие и от церковной власти удалённые. Епископ, которому подчинялись здешние края, сидел в Сарае, люди его сюда заглядывали редко. Потому весть, что в лесах завёлся монастырь про который в епархии ничего не знают, тревожил митрополичий дом уже давно. Однако руки до поры до времени не доходили.

Земли за Окой, ещё со времён митрополита Кирилла числились за епископами Сарайскими. Они ведали тогда больше степью и её украинами, а потому и сидели в Переяславле. От Ногаевых гонений вослед Киевскому митрополиту, бежали за леса, во Владимир. Сарский епископ Анфим тогда от рук нечестивых язычников смертную чашу приял. После перебрались уже под бок к самому хану, в столицу.

В державе наступил порядок и благоденствие, жизнь и имущество божьих слуг охранялась грозными ханскими ярлыками.

Между тем жизнь стала вносить свои перемены. Множество людей с русских стало уходить в степь. Хлебопашествовать. По ту сторону Оки земли бедные, лесные, без навоза так и совсем плохо родят. А на степных украинах чернозём. Такой жирный, хоть сам ешь. Здесь и урожай сам-двадцать не в диковинку. А у проса и того больше. Только поломаться над степной целиной. Кроме того в здешних краях вызревала дорогая пшеница, цена которой на базаре не та что на северную рожь.

Сначала пахали наездами, потом стали селиться насовсем, деревнями. Всё чаще стала слышаться за Окой и в степи русская речь. За паствой потянулись и пастыри. Стали рубить церкви, обустраивать приходы. Священники были по большей части из тех же краёв, что и другие крестьяне. Весь Червлёный Яр, что в верховьях Дона, был заселён выходцами из рязанских земель. Получалось, что и священники принимали поставление от рязанского епископа. А епархия-то сарайская. За устройство прихода епископу немалые деньги полагаются. Вот и началась между рязанским и сарайским архиреями многолетняя пря. К великому соблазну паствы. Ибо сребролюбие никогда не почиталась в числе великих добродетелей для пастырей.

Спор из-за Червлёного Яра длился не один десяток лет, пока в прошлом году новый митрополит Алексий не покончил с ним жесткой рукой. Отныне эти земли окончательно отошли к Рязанской епархии. Вот только докуда они тянутся ещё было не совсем ясно. Мохшинский улус вроде остался под Сараем, но в его лесах рязанская история грозила повторится на тот же лад. Только теперь за делами церковными всё сильнее проступала хорошо продуманная политика.

Суздальский князь Константин Васильевич, человек умный и прозорливый стал всячески поощрять своих крестьян к переселению за Оку. Те брали в аренду участки земли, расчищали делянки в лесу, а налог платили суздальскому князю. Бывало и покупали участки у здешних хозяев. Константин Васильевич умел ладить с мордовскими князьями. Наложив потихоньку руку на богатый Нижний Новгород, стоявший у слияния Оки и Итиля, он быстро обустраивал огромный край, оказавшийся под его властью.

Всячески привечал переселенцев, купцов. Нижний под его рукой рос, как на дрожжах, богатея на речной торговле. С богатством приходила сила.

После смерти великого князя Симеона Гордого, Константин Васильевич попытался увести у Москвы Владимирский ярлык. На этот раз московские доброхоты в Орде пересилили, но что будет дальше? А ещё ходили слухи, что положил суздальский князь глаз и на митрополичий клобук. Ещё когда восемь лет назад престарелый Феогност рассорился с московским князем из-за неправедного развода и третьей женитьбы, суздальские послы стали в Орде сыпать серебро, дабы получить добро на это место для своего епископа. Уже и грамоту получили от Тайдулы. Только московский князь умнее оказался и расторопней. Он послал послов с серебром на берега далёкого Босфора. На восстановление Святой Софии.

Император Иоанн Кантакузин, как раз сильно в деньгах нуждался, чтобы рассчитаться с турками. Да и Феогност пока не собирался умирать. Так и осталась ханская грамота пустой бумажкой на память о напрасно потраченных деньгах.

Когда умер Феогност, а в одночасье с ним и великий князь Симеон Иванович, Алексий уже сам взял дело в свои руки. В Орде у него была сильная рука, в Царьграде тоже уже заранее всё приготовил. Вернулся в прошлом году в Москву в силе и славе митрополитом. Да ещё с грамотой, по которой местом его пребывания официально указан Владимир, а не Киев, как доселе.

Только ни он, ни нынешний московский князь Иван Иванович, не забывали суздальских намерений. Было ясно, что Константин Васильевич их не оставит. Тем более, что он стал искать союзников. Три года назад женил сына Бориса на дочери литовского князя Ольгерда Аграфене. А тот ведь тоже спит и видит поставить над Русью своего митрополита.

Вслед за княжеством росла и богатела суздальская епархия. Строились храмы, появлялись монастыри. Не могло не насторожить москвичей и её растущее влияние в мордовских землях. Потому, когда стали крепнуть слухи о якобы появившемся возле Мохши неизвестном монастыре, было решено разобраться, откуда там ноги растут.

XXXII. Князья и митрополиты

У Симона была с собой грамота митрополита. С ней он мог спокойно обратиться за помощью к эмиру, в случае обнаружения какого церковного нестроения, требовавшего вмешательства светских властей. Об этом мне сказал Злат. Зачем понадобилась вся эта затея с переодеванием и тайным проникновением в обитель? Я так прямо и спросил.

Инок задумался. Видно было, что он колеблется и не решается посвятить меня во всю подоплёку своего замысла. Заметив это, Злат решительно спустил его на грешную землю:

— Если ты хочешь, чтобы они тебе помогли, то расскажи им всё. Это будет на пользу дела.

Меньше всего я ожидал услышать в этих далёких лесах, полных колдунов и страшных сказок, те самые истории, что мне рассказывал по пути в Константинополь Киприан. Что могло связывать чудесный город на Золотым Рогом, священную гору монахов Афон, хитрого Савву с его священным миром, сербским королём и самозваными патриархами с этим затерянным в глуши городом, над крышами которого раздавался призыв муэдзинов, а в окрестных урочищах язычники молились древним богам?

Патриарший посланник, в свите которого я приехал в царство Золотой Орды, привёз на Русь известие о вступлении на кафедру нового патриарха Каллиста. Поставленный в русские митрополиты в прошлом году Алексий, вызывался в Царьград, где многое для него теперь могло сложиться по иному.