Антрепренер моргнул глазами, обалдело сказал:
— Так точно!
— Чего «так точно»! — передразнил градоначальник. — Ты назови, какие знаешь.
— «Золото Рейна», — выговорил Кузнецов.
Градоначальник подумал и, махнув отрицательно рукой, сказал:
— Не надо. Обойдутся без золота. Давай другую.
— «Персифаль».
— Не слышал. Такой не знаю. А еще что есть?
— «Лоэнгрин», — упавшим, жалобным голосом продолжал Кузнецов.
— А-а! Это с лебедем? Видел в Питере в девяносто седьмом году, с Собиновым видел. Это — да! Одобряю! Но только… — градоначальник придвинулся ближе и грозно спросил: — немецкая ли?
— Вагнера. Чисто немецкая, — сказал Кузнецов.
— Ну, тогда валяй! Да ты не бойся, чего ты, как баба, побледнел да закачался? Ничего тебе худого не будет. Это для солдат германских оперу ихнюю пустить надо. Понятно тебе? — похлопав по плечу антрепренера, пояснил Греков.
— Понятно, — ответил Кузнецов.
— Ну, так ты иди домой, да чтобы к завтрему поставить этого самого «Лоэнгрина».
— К-как… к завтрему?! — сказал Кузнецов. Голос его осекся.
— А так, по-военному. Раз-два — и готово.
— Ник-как невозможно, — еле сказал антрепренер.
— Я тебе покажу, куриная морда, «невозможно»! Сгною, арестанта, в яме! — топая ногой, крикнул Греков.
Антрепренер тихо заплакал и, не в силах выговорить ни слова, плача, качал головой.
— Да я тебе в полдня парад всего гарнизона устрою, а ты фигурантов своих за сутки боишься потревожить! Едем сейчас же в театр, я сам с ними поговорю.