— Какой заговор? — свистящим шепотом спросил он. — Никакой заговор Попандопуло не знает… Я цесный грек. Я не ходу пуля на свой башка…
— Успокойтесь! Она, — я постучал по лбу, — помешалась на высокопоставленных лицах. У нее такая мания. Погиб муж и трое детей, она и того… спятила. Скажите, зачем вы пришли ко мне? Ведь вы всего час-полтора назад были в Бельбеке.
Грек грузно задвигался на затрещавшем кресле, вздохнул и, показав глазами на стены, спросил:
— Еще кто тут?
— Никого! Я и эта сумасшедшая хозяйка. Можете спокойно говорить. В чем дело?
Попандопуло вздохнул, тяжело поднялся с места, открыл дверь, заглянул в уборную и на кухню. Осмотр квартиры успокоил его. Потом он полез в карман и вынул маленький салатного цвета конвертик.
«Бильеду», — вспомнил я петербургские гостиные, когда молодые студенты, танцуя с институтками, умудрялись передавать записочки друг другу.
— От кого? — разглядывая конверт, спросил я грека.
— От интересной дамы… Па-па-па! — вытягивая губы, восхищенно зачмокал он.
— Не стройте из меня дурочку, Попандопуло, — прервал я. — Ну?
— Слушайте мне, вы ж не Гектор, а я не Парис, чтоб из-за женщины воевать. — Он широко осклабился и доверительно шепнул: — От той дамочки, которая в фаэтоне с вами ехала.
— Интересно! А как же вы ее нашли?
— Вы цитайте этот писмо, а я вам потом объясню. — Грек налил из графина воды и выпил.
«Я ваш друг, несмотря ни на что. Не ночуйте сегодня дома. Прошу, умоляю, сделайте это. Не ночуйте дома!»
Я озадаченно посмотрел на грека. По-видимому, «анархист» Попандопуло не знал содержания письма.
— Как оно попало к вам?
Мой тон удивил его.
— А что? Есть какая беда? — и улыбка самодовольства сползла с его лица. — Я же уценый, мене пять раз за ницто сажали: то валюта, то будто спекулянт… то продажа солдатских шинелей. А я их видал? Я их и не знаю, какие такие шинели…
— Где вы встретили эту даму? — перебил я.
— Так я ж говорю, я сего боюсь и в Бельбек со страху поехал… и англичанину про Слащева все со страху болтал… а как вы поехали обратно, я напужался. Бабу эту, что про убитого мужа говорила, городовые, ну, как теперь, стража, по морде… Я