Сначала большинство жались у стен, потом, осмелев, подошли ближе, показались дети и женщины… Заговорили разом все и по-татарски и по-русски. Появился какой-то «чин», но тут же исчез после энергичного жеста одного из наших охранителей.
Спектакль «пошел», как говорят актеры. Откуда-то появились «мужички», одетые в костюмы, которые носили крестьяне еще до освобождения от крепостного права, с бородами и в посконных рубахах, ходившие довольно неумело в лаптях. Они низко и степенно кланялись глазевшим на них иностранцам, то и дело крестясь и что-то молитвенно подвывая. Картина действительно была любопытная, глупая и не виданная никем, а тем более просвещенными «европейскими демократами».
— Что они поют? — поинтересовалась журналистка из «Пепль».
«А черт их знает, что!» — следовало бы ответить ей. Это было бы и правильно и честно.
Тут я заметил иронически-насмешливый взгляд Анны Александровны. И готовый ответ журналистке застрял у меня на языке.
Мне вдруг стало стыдно. Об этом чувстве неловкости и стыда я забыл давным-давно, и вдруг… в самое неподходящее время, когда события и люди поставили мою жизнь на опасную грань непредвиденных случайностей, я устыдился и покраснел. Да, да, по-крас-нел… Анна Александровна как-то странно смотрела на меня, а затем заговорила с кем-то из иностранцев.
А спектакль рос и разворачивался. Джонс, подняв левую руку вверх, говорил толпе о том, что английские рабочие — братья по классу крымским крестьянам, что демократия — это высшая форма гармонии между городом и деревней.
Я переводил кое-как. Насмешливый взгляд Анны Александровны вывел меня из равновесия.
Проходя мимо меня, она негромко сказала:
— Для этого водевиля не хватает только двух основных героев… Кутепова и Слащева.
Я продолжал переводить галиматью, которую, размахивая руками и бия себя в грудь, театрально изрекали люди, представлявшие собой население Бельбека. Иногда они не в меру восхваляли крымскую власть, иногда же, наоборот, ругательски ругали ее, и мне трудно было разобрать, кто здесь поставлен штабом и кто действительно местный житель.
Особенно напугало нас неожиданное выступление пожилой женщины, вырвавшейся вперед.
— Что я вам скажу, господа иностранцы, — замучили они нас, задавили, а каких людей погубили, злодеи! — с ненавистью в глазах, тыча пальцем в наших охранителей, закричала она. — Убили мужа мово, Слащев, кровопийца этот, расстрелял. Этот самый Слащев гад, даром что в Генеральской форме. У нас на Северной стороне человек семьдесят расстрелял. — И, видя, что ее не понимают, схватила за руку Джонса. — Все они кровопийцы… Пу! Пу! Пу!.. — тыча пальцем себе в грудь, пояснила она.
— Что она говорит? Мы слышали об этом Слащеве… О нем и о Кутепове пишут в наших газетах как о палачах и садистах, — разом заговорили гости.
Кто-то из «пейзан» пытался было оттянуть женщину в толпу. Журналистку и один из французов остановили его.
— Это произвол! Вы не даете ей возможности говорить. Не трогайте ее!
— Ну что ж, господин Базилевский, переведите этим господам все, что говорила эта женщина, — сказала Анна Александровна.
Но как я мог перевести, за какими словами можно было скрыть правду, когда гости по плачу и жестам этой женщины поняли все, о чем говорила она? А рядом стояла Анна Александровича, выжидательно глядя на меня. И опять я впервые за много-много лет понял, что лгать я не могу и не буду.
— Эта женщина обвиняет генерала Кутепова и Слащева в убийстве мужа. Они расстреляли еще семьдесят человек рабочих и моряков лишь в одном районе Севастополя…
Сразу все смолкло. Все уставились на меня, одни с удивлением, другие со страхом, третьи со злобой.
ebooksa