– Думал, рука твоя устала, – оправдался он, снизу вверх глядя на владыку. – Не яри своего сердца, царь. Гнев – плохой советчик, а мы ждем от тебя мудрых слов.
– Стар я, да. Время гнет плечи, земля совсем стала близко. – Агай поднял голову. На суровом, грубой лепки лице его все еще лежала печаль. – Стар. Уже не как вы держусь в седле. Но рука моя крепка и ловко держит гибельное железо акинака. Выгудеть ей и на тугой тетиве лука. Пусть народ знает об этом и не ропщет на мои годы.
Он свободной рукой заслонился от враз заговоривших было старейшин.
– Молчите!.. Закон предков велит убрать царя, если он немощен и не имеет наследника. Вы так и поступите скоро, но… не прежде, чем я проучу Дария. Встань, Ксар.
Агай поднялся, шагнул к старейшинам. Седой и усохший, стоял он перед ними, крутоплечими, и печаль уходила с лица его.
– Воины! – любуясь ими, заговорил он. – Пятьдесят раз зеленели и увядали степи, как я вожу вас. И ни разу не видел лица робкого. И теперь не увижу. Я знал ваших отцов. Наши кони топтали землю Манны и Фригии, наши стрелы сдували со стен предателей мидийцев, которые теперь стали персидами. Разве не они созвали на дружеский пир скифских вождей и перекололи всех, трусы? Сильны были отцы ваши, но доверчивы. Вы молоды, не помните давнего, а я не забыл. И отцы ваши, отошедшие к теням предков, скорбят, не отмщенные. Что ж, не мы мидийцам припомнили старый долг, а сами они спешат заплатить за него. Скачи, Мадий, за Танаис к сарматам. Не беда, что надвинулись к нам они от Рипейских гор[7]. Наши предки тоже пришлые, от самого восхода. Скажи Агафарсису: разве не одна степь дает жизнь нам и им? Или наш враг не пошевелит их, стоящих на пути в Скифию? Пусть держат копье против груди Персиды. Скачи и привези мне хорошие слова.
Мадий уронил голову на грудь, развернулся широким телом и быстро вышел из шатра. Агай потрепал по плечу Ксара.
– Тебе путь к таврам. – Он нахмурил растрепанные брови. – Пусть их уши услышат, что я знаю, как хочет Дарий пройти в мои степи. Когда я сам захочу навестить Тавриду, мне не надо будет строить мост. Скажи: закройте путь персидам через пролив. Одна у нас будет беда, если ослушаетесь.
Агай и Скил остались вдвоем. Вечерело. За стенами шатра, далеко где-то мычали волы, ржали кони, слышался протяжный крик табунщиков. Солнце садилось в тучу. Последние лучи его, понизу, светили в открытое окно у входа. Сумрачно становилось в шатре. Серебряные сосуды у стен и развешанное оружие – все это смутно белело, и так же белела в померкшем нутре шатра голова Агая.
Бесшумно вошел слуга-раб с факелом. Красное пламя, стушеванное мягким войлоком стен, колебалось, и оттого чудилось, что по темным углам полно теплых шевелящихся тварей. Раб зажег светильник и удалился.
Глядя на красный лафтак огня, торчком стоящий над широкогорлым светильником, Агай вздохнул.
– Ну, Скил, – начал он, зная, что старейшина ждет его слов. – Тебе дорога к эллинам, в Ольвию. Толмач сказал: Дарий пойдет войной на Элладу. Значит, теперь у нас один враг, пусть знают. Требуй у них гоплитов. За этот год не возьму с них дани. Золото за скот и пшеницу тоже. Пусть дадут пеших воинов. Стратегу скажи: на стены Ольвии не надейтесь. Нам плохо станет – уйдем с кибитками за Гипанис[8] или дальше – за Тирас[9]. Как они поволокут дома свои из камня от персидов, когда останутся одни? Или Дарий не тронет эллинов, побоится далеких отсюда Афин? Передай, что не благословения бога их Зевса жду я, не гладких речей бритоголовых жрецов, а тяжких воинов, прикрытых длинными щитами.
Старейшина ткнулся лицом в плечо Агая, круто отвернулся и пошел
– Постой! – окликнул Агай. – Ты уходишь не с легким сердцем, почему?
Царь, положив чашу на сиденье трона, стоял у светильника, и над широким пламенем потирал руки.
– Отвечай! – Агай скосил глаза на Скила. На лицо старейшины наплывала бледность, от чего перечеркнувший лоб, щеку и рот багровый шрам проступал особенно ярко.
– Дочь твоя… – проговорил он. – Долго ли сидеть ей одной у очага…
Внезапно пламя из чаши светильника упало набок, конец его потрепыхался, почадил черным и выпрямился. Царь повернул голову в сторону второй, внутренней, половины шатра. Там на порожке возникла Ола. За ее спиной покачивался занавес входа.
На массивном золотом браслете, обхватившем ее легкое запястье, мерцали изумрудные точки.
– Отец, ты один? – спросила она, заслоняясь рукой от света.
ebooksa