— Вы думаете, что Юханссен с тех пор переменил свое отношение к нам и больше не принимает гостей?
— Об этом надо спросить самого Юханссена.
Я видел, что Аверин многого не понимает. Не понимает, что там, за линией границы, действительно начинается чуждый нам мир. И хотя внешне Аверин вроде бы исправился, мое беспокойство не утихало…
В одну из зимних ночей застава была поднята по тревоге. Я сам повел тревожную группу: мы нырнули в глухую черную ночь, как ныряют в глубокий омут. Сзади меня шел Аверин, я улавливал его дыхание. Еще там, на заставе, когда тревожная группа выстроилась, я успел заметить, как блестят у Аверина глаза: это была первая тревога за все время, что он был здесь.
В эту ночь границу перешли лоси — четыре лося, как мы выяснили. Дозор заметил тени, движущиеся по снегу в неверном лунном свете. Должно быть, что-то испугало зверей. Два рванулись обратно, а два ушли на остров посредине залива и, поднявшись по камням, скрылись где-то в голом осиннике.
Мы вернулись на заставу только под утро, и первое, что сказал Аверин, было:
— Зоркие часовые наших рубежей обнаружили четырех парнокопытных, нарушивших границу с явно враждебными целями. Что же касается ночного марш-броска, то подобные мероприятия укрепляют здоровье и способствуют пищеварению. Поэтому, ребята, айда рубать.
Он не знал, что через открытую дверь дежурки я слышал все это от слова до слова. И мое беспокойство вернулось.
Днем вместе с Авериным я пошел на остров. Мне просто хотелось поговорить с этим парнем не спеша, и так, чтобы никто не мог помешать нам, а заодно поглядеть на ночных гостей. Но разговора с Авериным не получилось. Он отвечал односложно, видимо недовольный тем, что я приказал ему идти со мной и он не успел выспаться как следует.
Мы вышли к острову и сняли лыжи. Гранитные валуны выступали из-под снега, и там, где прошли лоси, виднелись четкие следы.
— Только тихо, — сказал я. — Не надо их пугать. Вот они.
Сквозь редкий кустарник виднелись два бурых пятна. Казалось, это были гранитные глыбы, вроде тех, по которым мы только что карабкались. Аверин замер.
— Вот они какие! — сказал он. — Я их только в зоопарке видел.
Мы смотрели на лосей, а они на нас. Я заметил, что один лось был совсем молодой, второгодок, а другой — самка.
— Пошли, — сказал я Аверину. — Пусть привыкают.
Неожиданно для меня Аверин оживился. Весь обратный путь он только и расспрашивал меня о животных и очень удивился, узнав, что здесь водится рысь, что по весне возле заставы токуют глухари, а к зиме самцы-лоси роняют рога. Такие рога были у меня дома, и я пригласил Аверина к себе. Он даже крякнул, подняв их: рога весили килограммов двадцать, не меньше. Все это было ему в диковинку.
— Ничего не поделаешь, — говорил он, когда мы пили чай. — Я житель городской. Самый страшный зверь, которого я встречал, — бульдог наших соседей.
Я обещал ему, что весной обязательно пойдем посмотреть на тетеревиный ток. Ну и рыбалка у нас отменная. В той протоке, где он однажды купался, берут лещи килограмма по два.
— В томате? — спросил Аверин.
— Нет, уже жаренные на сливочном масле.