Выживая — выживай!

Мароция завыла от горечи и закрыла лицо руками.

— Ваш отец будет также в восторге от ваших похождений, милое и глупое создание, вознамерившееся вредить нам. Еще бы, — продолжал уничтожать Мароцию Петр, — вместо будущего наследника великого сполетского герцогства получить ублюдка от престарелого папы Сергия!

Воздуха! Воздуха! Услышав эти слова ей перестало хватать воздуха. Ее мать даже это рассказала своему любовнику! Зачем?!

— Где мой слуга Климент? — спросила Мароция.

— Отдыхает в одном из коридоров замка, думаю, что у него немного болит голова. Славный замок вам достается, мое развратное и самоуверенное дитя. Обязательно приведите его в порядок и, прежде всего, сделайте так, чтобы в коридорах замка было светло и стояли стражники. Иначе ведь кто угодно может в темных закоулках спрятаться и подслушать все ваши секреты. Особенно, если этого очень захотеть.

К раздавленной и уничтоженной Мароции подошел Иоанн. Он бесцеремонно поднял ее голову за подбородок и долго всматривался в ее заплаканные глаза.

— Впредь вам будет наука, дитя мое, — сказал он, — Мой брат прав, вы, Мароция, слишком юны и неопытны, чтобы пытаться играть в мужские игры. Не беспокойтесь, ваше герцогство останется с вами, морочьте Альбериху голову столько, сколько сможете. Представьте себе, мы вас в этом будет только поддерживать. Но ваш проступок требует вполне заслуженного вами наказания, а вы, брат мой, сегодня оказали мне неоценимую услугу и поэтому наградите себя ею.

С этим словами Иоанн вышел из спальни. Мароция не успела опомниться и осознать смысл произнесенных архиепископом слов, как Петр, схватив ее за плечи, уложил на простыню, скрутил ей руки и склонился над ней, дрожа от вожделения.

На следующий день поезд благочестивого архиепископа Равеннского покинул Сполето. Само собой разумеется, отъезд высокого гостя сопровождался необходимым церемониалом и напутствиями со стороны семейства герцога, а также его преданных вассалов. На протяжении всего длительного процесса взаимных благодарностей и благословений, Иоанн не спускал глаз с юной герцогини. Он был уверен, что Мароция сохранит события вчерашнего вечера в секрете от своего отца и мужа, слишком многое она теряла в случае взаимных разоблачений, и в слишком невыгодном свете представала тогда перед обоими. Но вот вероятность выяснения отношения с матерью была велика, и Иоанн даже вздохнул с облегчением, когда понял, что Мароция решила на сей раз затаиться ото всех. Конечно, это совсем не решало проблем, вдруг обнажившихся в семье Теофилактов и грозивших вылиться в полновесный кризис между Равенной, Сполето и Римом, но, по крайней мере, давало некоторую временную отсрочку. В любом случае, Иоанн стал первым, кто увидел нового, предельно амбициозного и опасного, несмотря на всю свою ангельскую внешность, игрока на политической арене. Последние минуты его пребывания в Сполето окончательно укрепили архиепископа в этом мнении.

Кланяясь до земли Иоанну и целуя ему руку, Мароция, не изменяя своей давней привычке, незаметно и яростно вцепилась ему в ладонь своими ногтями, а подняв голову, с исказившимся от ненависти лицом, прошептала:

— Не знаю как, не знаю когда, но настанет день, когда ты и твой зловонный брат будете молить меня о пощаде!

Иоанн посмотрел на нее взглядом, которым только мог удостоить высоченный, физически одаренный мужчина на пике своих сил и возможностей, услышавший угрозы со стороны юной и хрупкой, как мартовский тюльпан, девушки. А та подозвала одного из своих слуг и, громко и велеречиво пожелав Иоанну доброго пути, передала ему в подарок предмет, чрезмерно часто игравший в последнее время ключевую роль в их семье, а именно одну из великолепных шелковых подушек, доставшихся ей от папы Сергия, на ткани которой был теперь дополнительно вышит сполетский герб.

— Эта вещица одна их тех многих, что находилась в гостевых покоях нашего замка. Это из ваших покоев, падре. Надеюсь, ваше высокопреподобие, она будет напоминать вам о приятных минутах, проведенных вами в Сполето, и уж, во всяком случае, доставит вам удобство во время вашей длительной поездки в Равенну. Вторую подушку из вашей спальни я обещаю хранить при себе, в память о милости, оказанной вами мне и супругу моему, — сказала Мароция, и многие слышавшие ее одобрительно закивали головами.

Шепотом же Мароция добавила:

— Клянусь, что герб на этой подушке будет последним, что увидят твои глаза в этом мире!

Эпизод 9. 1664-й год с даты основания Рима, 25-й год правления базилевса Льва Мудрого (июнь 910 — март 911 года от Рождества Христова)

Планы Его Святейшества Сергия Третьего на лето 910 года были масштабны, смелы и во многом для своего времени удивительны. Предстоящим грандиозным свершениям способствовало как замирение врагов внутри Италии, так и с успехом продвигавшиеся коммерческие дела Рима и папского двора, но, главное, сама беспокойная и деятельная натура верховного иерарха Церкви, чьи убеждения совершенно не вяжутся с нашим общим уничижительным представлением о мировоззрении людей той эпохи. Еще во время бесед с учениками можно было убедиться в том, что Сергий позволял себе и собеседникам пускаться в вольные рассуждения относительно политики Церкви и восприятия Священного писания, что для Десятого века было вещью неслыханной. К тому моменту уже давно отгремели войны с раннехристианскими ересями, самой сильной из которых являлось арианство, долгое время находившее в свободолюбивых душах варваров более живой отклик, чем католическая вера. Иконоборческое движение, поразившее Византию в середине восьмого века, на Западе и вовсе не получило широкого развития. Да, конечно, никогда не затихали богословские споры между западными и восточными церквями, но, до прецедента с «филиокве», в подавляющем большинстве случаев это не выходило за рамки корректности и взаимного уважения. В итоге можно с уверенностью говорить, что эпоху правления Каролингов Европа встречала, демонстрируя редкое единодушие восприятия Слова Божьего, проистекающего из уст слуг Церкви Его. В обществе, где девяносто с лишним процентов живущих не умели ни читать, ни писать, слово Завета из уст священника воспринималось населением догматически дословно и обсуждению ни в коем случае не могло подлежать, слова самого рядового и недавно пущенного в лоно Церкви остиария жадно ловились прихожанами церквей и, передаваясь из уст в уста, становились совершенно непререкаемой истиной, а сам священник был фигурой неприкосновенной и не было страшнее злодеяния, чем покушение на его жизнь или имущество. Ситуация начала меняться именно в описываемые нами годы и, увы, приходится констатировать, что во многом сами деяния верховных служителей Церкви послужили тому причиной.

Папа Сергий был, бесспорно, одним из образованнейших и талантливых людей своего времени. Долгие годы борьбы за вожделенную тиару обострили его ум, закалили его характер, что постепенно привело к формированию самостоятельной картины мира, наполненной немалым цинизмом, и, главное, здравым смыслом. Сопутствовавший успех в делах его утолил излишнее тщеславие, но укрепил во мнении об обществе и правилах поведения в нем. Чего надлежало бояться ему, находясь на троне, возвышавшемся над всеми престолами мира? Конечно, он и думать не мог о том, чтобы собственными идеями об устройстве Вселенной растормошить дремучий ум своей паствы, это было бы самонадеянно, глупо и опасно, и в официальных речах своих он ни на йоту не отступал от общепризнанных христианских догм. Но в узком кругу единомышленников, среди верховных светских правителей его речь и разум получали дополнительные степени свободы, и такая манера поведения вызывала большее доверие у всех, кто его слышал, ибо эти люди, в большинстве своем, прекрасно знали цену всем карьерным достижениям, они сами также добивались успеха и признания, перескакивая волком через флажки и проявляя в отношении общественных и христианских доктрин, если можно так выразиться, индивидуальный творческий подход.

Успех предприятий Сергия в обустройстве Рима был несомненным. Прежде всего, Сергий испытывал в душе приливы заслуженной гордости за то, что именно ему, а не святошам Иоанну Девятому или Бенедикту Четвертому, удалось вернуть прежний блеск Латеранской базилике. Тем самым, все его недоброжелатели навсегда прикусили свои языки и даже молча стерпели появление в Риме памятной таблички с прославлением учителя Сергия, покойного папы Стефана Шестого. Сергий вернул Латеранской базилике папскую кафедру, далее, чтя традиции предков, перенес в Латеран и свою резиденцию, однако, спустя пару лет, все-таки возвратился в Город Льва, оценив все стратегические и военные преимущества закрытой крепости. Немалую роль в этом решении сыграли события, приключившиеся с Сергием в Равенне.

Помимо Латерана, были отремонтированы и многие другие базилики Рима и папских владений, в частности в епархии Сильва Кандида, а кроме того папа выделил немалые средства на восстановление аббатств Фарфы и Субиако, пострадавших от набегов сарацин. Как уже говорилось, щедрую помощь получило и аббатство Нонантолы, однако впоследствии Сергий не раз пожалел о содеянном, ибо суетливый аббат Евстафий деньги от Рима воспринял как разрешение пуститься в распри со своим сюзереном, архиепископом Равенны, и дело порой заходило здесь слишком далеко.