Выживая — выживай!

— А прямо здесь, Марк. Не сходя с этого места.

— Как здесь? Это же покои вашей жены, синьор.

— Жены? — переспросил Альберих, — жены? Ааа, вы верно имеете в виду это существо, которое у меня поселилось здесь не так давно? Да, кстати, вот она! — откидывая занавески балдахина, продолжал он, демонстрируя всем сидящую на кровати Мароцию, которая начала догадываться о затее своего мужа.

— Мои друзья, мои верные друзья, — продолжал Альберих, — я провел с вами бок о бок столько битв, вы позволяли мне уничтожать врага, не опасаясь быть пораженным в спину, ибо я всегда знал, что кто-нибудь из вас в этот момент верно и надежно прикрывает ее. Мы с вами спали под одной простыней, ели из одного очага и, как собаки, зализывали друг другу раны. Я люблю вас, мои друзья, вы единственное, что есть у меня, единственные, кто предан мне, так неужели есть чего-то такое, что я бы не подарил вам? Сегодня я подарю вам ее!

Он подошел к оглушенной его словами Мароции и с треском разорвал на ней тунику.

— Хороша, правда, Марк? Хороша, правда Кресченций? Видели ли вы, ценители шлюх от Неаполя до Ивреи, когда-нибудь и где-нибудь столь совершенное тело? Возьмите его, не бойтесь, оно жаждет мужской любви и ласки, но ваш господин не может в этом помочь ей, ей до сего дня помогали кто угодно, но не я, а я хочу, что, если бы кто возжелал далее владеть ею, то это были бы только вы, мои верные, замечательные соратники!

Туповатые и нещепетильные Марк и Максим, кривя на своих лицах, по которым пару раз успел погулять чей-то меч, страшные улыбки, начали медленно приближаться к Мароции. Кресченций же шагнул к Альбериху.

— Быть может это плохая затея, мессер, — сказал он.

— Тебе и это не по сердцу, Кресченций? За стенами Сполето мне нечего бояться, а в Рим меня теперь, увы, и так позовут не скоро, но я не буду чрезмерно злить этих чванливых свиней, их распутная доченька останется жива и продолжит есть мой хлеб с моего позволения и делить ложе с тем, с кем я ей укажу. Вы только не бейте ее сильно, олухи, и не рвите ей рот, в остальном дочь Теофилакта с благодарностью воспримет ваши ухаживания и, главное, не расскажет об этом никому. Иди же, Кресченций, я знаю, она понравилась тебе, уверен, она также оценит твою силу.

Трое мужчин уже жадно тянули к Мароции свои руки, когда та резко вскочила. Глаза ее излучали дикий темный огонь.

— Обещаю каждому, кто коснется меня этой ночью, что не пройдет и двух лет, как Сатана заберет ваши души из этого мира! А мои потомки будут мстить за меня всему вашему роду до его полного пресечения!

Суеверный ужас заставил мужчин остановиться и начать покрывать себя крестными знамениями. Ничего более не боялись в тот век, как проклятия жертвы. Однако громовой голос Альбериха вернул насильникам смелость.

— Чего вы окаменели, глупцы? Перед вами, в конце концов, не ее мать, чье чародейство многим известно и кого действительно можно было опасаться! А что до ее пустопорожних слов, так неужели вы рассчитываете на лучшую участь, неужели вы всерьез думаете, что вас, по завершении ваших дней, будет ждать святой Петр с ключами и пением осанн? Ну же, Марк, не робей, в свое время я не позволил тебе насладиться Агельтрудой, но, согласись, я сегодня возвращаю долг с процентами! Вперед же, друзья мои, и покажите проголодавшейся гетере свою удаль!

Мароция вскинула на него настолько страшный взгляд, что даже железный Альберих на мгновение смутился.

— А с тобой я расправлюсь собственноручно! — только и успела крикнуть она, прежде чем была погребена под мощными волосатыми спинами сполетских баронов.

Альберих, храбрясь, хмыкнул, и, не отрывая взгляда от разворачивающейся перед его глазами сцены, налил себе вина. Он чувствовал себя вполне отмщенным. Завтра он пораскинет мозгами о том, что ему надлежит делать по отношению к родне Мароции, к папе Анастасию, ко всем остальным высокопоставленным сеньорам, окружавшим его владения. Отдельный счет теперь предстоит выставить братьям Тоссиньяно, которые в благодарность за его гостеприимство осквернили его замок. Но это завтра. А сейчас змея, обманом проникшая в его дом и завладевшая его саном, получала заслуженное наказание. Все трое его друзей отлично знали толк в этом, и сейчас он только лишний раз убеждался.

Прошло более часа, прежде чем благородные сеньоры во главе со своим сюзереном, хохоча и обмениваясь гнусными впечатлениями, покинули спальню Мароции. Она еще долго лежала без движения, взгляд ее был устремлен в окно, единственным ее желанием было сейчас выпорхнуть из этого проклятого замка и птицей полететь туда, за темный горизонт, где раскинулся на семи холмах ее любимый Рим, где сейчас спят и видят сны ее друзья и поклонники, когда-то горячо клявшиеся носить ее на руках и обещавшие кинуть к ее ногам все дары этого мира за один целомудренный поцелуй, за одно ласковое слово. «Рим! Как скоро я увижу тебя вновь? Буду ли я по-прежнему счастлива в твоих стенах? Каковой я теперь предстану пред тобой? Примешь ли ты меня?»

Она очнулась после своего долгого полузабытья. Скорее вниз, скорее к купелям, немедленно избавить свое тело от присутствия принесенной грязи! Но, чтобы спуститься вниз, надлежало пройти через гостиную залу, а судя по глухому рокоту, поднимавшемуся оттуда, хозяин с гостями и не думали ложиться спать. Но оставаться здесь, и каждой клеткой кожи продолжать ощущать свое унижение, было просто невыносимо. Обернув себя простыней и захватив чистую одежду, Мароция начала спускаться вниз. С ее появлением игра мужчин в кости, равно как и их беседа, прервалась. Все четверо молча смотрели, как их недавняя жертва скользила вдоль стены, не спуская с благородных мессеров своих черных адовых глаз и бормоча под нос проклятия. Ни слова не было произнесено ими, пока Мароция не выскользнула во двор. Там оскорбленная герцогиня отыскала мирно дремавшую в компании с поваром свою постельничую и приказала ей приготовить купель. Служанка сильно удивилась ночным странностям своей молодой госпожи, но перечить, естественно, не стала. Пока купель готовилась, то есть наполнялась водой и грелась над спешно разведенным костром, Мароция прошла в маленький домик, предназначенный для переодевания.

Бытовые хлопоты отвлекли ее душу, но сейчас она вновь осталась наедине с собой и воспоминания о предательстве и оскорблении начали немилосердно травить ее. Взгляд Мароции упал на большое оловянное зеркало, висевшее возле двери. До рождения стеклянных зеркал оставалось еще три столетия, да и среди своих современных собратьев это зеркало явно не могло претендовать на лавры лучшего. Если к этому присовокупить еще тусклое мерцание нескольких свечей, плававших в масле возле него, то не будет странным, что данное творение миланских кузнецов отображало окружающий мир по-своему, не считаясь ни с чьим авторитетом. Увиденное поразило и разозлило Мароцию — с шершавой оловянной поверхности на нее смотрела ее мать.

Сколько раз в детстве Мароция, разглядывая себя в зеркале, радовалась и гордилась своим сходством с матерью. С рождения она старалась во всем походить на нее, копируя ее манеры, походку, словесные обороты, учась смеяться так, как она, сердиться так, как она, приказывать своему двору совершенно в точности, как делала ее мать. Но сейчас, увидев ее черты, Мароция почувствовала в своей изорванной в клочья душе прилив самой жесточайшей и черной ненависти. В сознании метеором пролетели обрывки ее унижения на свадьбе и сегодняшнее надругательство. Все, все это, так или иначе, произошло по инициативе ее матери, она знала, не могла не знать, что уготовили для ее дочери ее любовник со своим братом, не могла не понимать, на что обрекает свою дочь, отправляя ту в Сполето. Накануне приезда Мароции здесь был Петр Ченчи и кто, как не он, должным образом довел до кипения ее вспыльчивого и неразборчивого мужа? Кто, как не Иоанн, рассказал своему брату, как именно надо расправиться со стоявшей у них на пути соперницей? Кто, как не мать, должна была защитить ее и не позволить никому из всех этих высокопоставленных прелатов и рыцарей осквернить ее тело?