Магда и Дисмас в молчании вернулись в апартаменты.
– Ну что? – наконец спросил Дисмас.
– Как только Карафа вышел к тебе, я дала герцогу три капли ладанника. Потом заговорила о плащанице, мол, какая это восхитительная вещь и можно лишь позавидовать тому, кто ею обладает. Он на это ничего не сказал.
– Теперь я точно знаю, что они хотят ее похитить.
– С чего вдруг такая уверенность?
– Я изо всех сил досаждал Карафе, пытаясь его разозлить. Однако он сдержался и меня даже пальцем не тронул. Хотя ему этого очень хотелось.
– И что с того?
– Убивать слугу другого гостя – дурной тон. Скандал помешает их планам. Если бы они не замышляли похищение плащаницы, Карафа непременно пырнул бы меня кинжалом или полоснул бы по лицу, чтобы научить хорошим манерам.
– Странный способ разузнавать чужие замыслы.
– Ничего другого мне в голову не пришло, – вздохнул Дисмас. – Кстати, я сплоховал. Карафа видел мои руки. Что ж, может, он решит, что это стигматы, и станет держаться почтительней.
37. Consummatum est[17]
Наутро Дисмаса и Магду разбудило громыхание входной двери и зычные проклятья ландскнехтов.
Полусонный Дисмас в одном белье вышел в прихожую. Нуткер и Ункс ввалились в апартаменты и с грохотом швырнули на пол охапки дров. Одному Богу известно, что подумали соседи архидьякона.
– В чем дело?
– Спроси у его задрочества графа Лотара, – огрызнулся Ункс.
Недовольно ворча, ландскнехты снова ушли. Немного погодя с лестницы донесся топот. Нуткер с Унксом приволокли еще одну порцию поленьев и с тем же небрежением выгрузили поклажу.
– На дворе весна, – сказал Дисмас. – Холода прошли. Зачем нам такая уйма дров?
– Спроси его королевское высочество.
Ландскнехты обливались потом и утирали лбы одной и той же тряпицей, что очень удивило Дисмаса.
Из опочивальни выглянул Дюрер в холщовом балахоне.