Майор заметил, что Белоусов, видимо, не ленится рассказывать о себе, и проводник подтвердил — да, выкладывает полную биографию.
В купе постучали.
— Товарищ майор!
Калистратов едва узнал сержанта Арабея — так сильно взволнован парень, обычно тихий, сдержанный.
— Ну, что у вас?
Арабей доложил не сразу, и не потому, что не находил слов. Не оборачиваясь, он шарил по двери, нащупывая ручку. Закрыл он машинально и спохватился, проверил.
— Литература, товарищ майор.
В условиях досмотра это слово имеет лишь одно, весьма определенное значение. Сержант перевел дух. Калистратов спросил нетерпеливо:
— Где?
— За обрешеткой, товарищ майор. В уборной.
— Так, так…
Одного взгляда достаточно, чтобы определить — те же самые… Отпечатанные в Мюнхене. Еще находка в том же вагоне! Нет, удивления Калистратов не испытал. Он допускал и это.
— Идем, сержант!
Арабей отодвинулся, чтобы пропустить майора. Калистратов дернул дверь.
— О, извините, господин офицер!
Вагон качало на повороте, и Белоусов едва не влетел в купе.
— Пожалуйста, — сказал майор.
Подслушивал у двери? Немыслимо! Что можно услышать под грохот поезда?
— Я за чаем, — слышит Калистратов. — Чаю бы получить, промочить горло. Я почуял, носом почуял, что чай готов. Великолепный чай у Ивана Фирсовича, вы не находите, господин офицер? Майор, если не ошибаюсь, да? В России надо чай пить. Вы согласны? Аромат божественный, правда? Иван Фирсович великий мастер, величайший…
Он говорил без запинки, врастяжку, нажимая на «а», на традиционный московский манер, речь его лилась по-домашнему непринужденно, будто его пригласили за чайный стол и он расхваливает напиток, желая доставить удовольствие милым хозяевам. И майору понадобилось сбросить гипноз мягкого голоса, настойчивого в своем добродушии, чтобы ответить: