Непонятно ему одно — какая здесь опасность от мухи? Допустим, она угнездилась в этих апельсинах. Но ведь на севере апельсины не растут.
— Муха жрет все, ферштеен? — терпеливо и с удовольствием разъясняет Анна Васильевна. — Яблоки, разные фрукты, овощи…
— Жрет, — прилежно вторит Бринкер.
Обычно беседы Анны Васильевны с пассажирами возбуждали у Калистратова аппетит. Его тоже тянуло к овощам и фруктам. Как муху.
Бринкер вручает апельсины инспектору, та возвращает их.
— Ску-шай-те. До остановки, поняли?
Но Бринкер съел с утра чуть ли не килограмм. Больше не хочется. Он угощает инспектора.
— Нет, нет, что вы!
— Заканчивайте, Анна Васильевна, — вмешивается майор.
От нее не избавишься сразу.
— Тогда я их уничтожу. Уни-чтожу.
Уничтожать ей жаль. В другое время майор посочувствовал бы. В самом деле, жаль убивать химикалиями отличные плоды.
Майор собирался, не говоря ни слова, показать Бринкеру его билет. И затем спросить… Но что-то мешает. Элемент внезапности утрачен. Это неприятное ощущение, оно снижает уверенность, заставляет менять тактику.
Бринкер держит апельсины. Свои три недоеденных апельсина, не допущенных к нам из-за средиземноморской мухи и прочего гнуса. Мог бы сделать шаг, бросить апельсины на постель… Внешне невозмутим, но все же, возможно, второй визит пограничника его встревожил.
— Мы нашли листовки, господин Бринкер, — начинает майор, — у того молодого немца. Знаете где? Под чехлом чемодана.
Новость радует бельгийца. Однако умеренно радует. Бурного ликования незаметно. Впрочем, ему, может быть, и несвойственны бурные проявления чувств.
— Не только у Хайни, — продолжает майор. — У других тоже… Дело серьезное, господин Бринкер.
— Да, да. Совершенно верно.
Он все в той же позе, с апельсинами, как перед Анной Васильевной. Выставил их вперед. При встряске вагона тычет апельсинами в Калистратова.
— Кстати, какого вы мнения о Клотильде Пренцлау?