Девушки смеются. Офицер поднимает голову, смотрит на них, потом вынимает из кармана кителя маленькое зеркальце, оглядывает себя, поправляет волосы и несколько раз медленно проводит обеими руками по лицу — то ли хочет прогнать хмель, то ли мучительно что-то обдумывает.
Он заметно трезвеет, берет себя в руки, и лицо его становится другим — мужественным, серьезным. Однако хмель еще не совсем прошел: офицер крепко сжимает голову руками и снова ложится на сено.
Нет, право же, так не может вести себя пленный: так ведет себя равный среди равных.
— Ваша фамилия? — спрашиваю я.
— Майор, — глухо отвечает офицер.
— Фамилия, а не звание? — настойчиво требует Богатырь.
— Фамилия Майор, имя Юзеф. Командир роты сорок второго полка сто пятой венгерской дивизии.
Этот Майор, очевидно, хорошо знает русский язык, хотя говорит не совсем свободно, с явным иностранным акцентом.
— Откуда вы так хорошо знаете русский язык? — спрашивает Богатырь.
— Русский язык сейчас имеет учить каждый — и друг и враг вашего народа, — отвечает офицер. Он поднимает голову и, смотря куда-то поверх нас, в ночную тьму, говорит медленно, словно разговаривает с самим собой. — Кто хочет знать, что надо делать сегодня и что будет завтра, кто намерен быть настоящий человек, — тот первее всего должен взять себе труд учить язык Ленина.
— Ну, ну, спивай, спивай. Где-то сядешь, — недоверчиво бросает Рева.
Раздается смех. Офицер удивленно оглядывает нас. Потом обращается к Реве.
— Я имею уменье спеть «Интернационал» по-русски.
Он говорит это с такой подкупающей искренностью, что невозможно заподозрить в нем притворства.
— Ты что, коммунист?.. Коммунист? — забрасывают его вопросами, и чувствуется — отношение к офицеру меняется.
— Я дам ответ, когда ваш начальник даст мне такой вопрос, — с достоинством отвечает Майор. — Если есть интерес, кто я — прошу смотреть.
Он становится коленями на снег и протягивает нам руки. У смуглых запястьев, покрытых черными волосами, видны старые посиневшие рубцы.
— Кандалы? — тихо спрашивает Ваня Федоров.
— Кандалы? — переспрашивает офицер, очевидно, не поняв этого слова. — Подвешивали. За руки. На потолок. Двадцать четыре часа.
— И ты остался жив? — совсем уж невпопад спрашивает Ваня Федоров.
ebooksa