— Да живот, будь он неладен. Молодой мужик, а мается, хуже деда старого, глядеть не хочется.
— Когда же это он заболел-то?
— А вот четвертого числа аккурат и заболел. Четвертого как раз и прихватило его. Прибежал с работы белый как мел, упал на диван, так и пролежал весь вечер. Лариска-то ему уж и капли давала, и порошки, да не очень они помогают нынче. Всю ночь, говорит, маялся, а утром врач пришел, бюллетень ему выписал.
— Болезнь — дело худое, конечно, — поддержал разговор Стефанов. — Что же, его прямо на работе скрутило?
— На работе, сынок, на работе. Пришел он рано. Я аккурат на часы взглянула, а тут звонок, Сережка, значит, пришел. А на часах-то без пятнадцати пять как раз было, я и запомнила.
— Понятно. А про Дробота, значит, ничего не слышали.
— Ничего не слышала. А Сережка как пришел, так и лег сразу, и лежал весь вечер.
— Спасибо, Полина Владимировна, пойду еще у кого-нибудь порасспрашиваю.
Полина Владимировна проводила Стефанова до двери и долго потом щелкала за его спиной замками. По соседям участковый инспектор не пошел, поскольку ответ на свой вопрос получил и необходимо было об этом доложить товарищу Садовникову.
Однако, выйдя из подъезда, он вынужден был задержаться. На лавочке, несмотря на январскую стужу, сидела бабушка Никитина. Она жила на первом этаже, и окно ее комнаты выходило прямо к подъезду. Целыми днями просиживала старушка или у окна, или на лавочке. Бабушка Никитина точно знала, кто и когда пришел с работы, в каком виде, что купил, у кого были гости, в каком часу разошлись, кто чем болен, к кому приходил доктор, что прописал. Одним словом, она являлась источником самой различной информации о соседях, их делах.
— Здравствуйте, бабушка, — вежливо поздоровался Стефанов.
— Здравствуйте, здравствуйте! — охотно откликнулась старушка. Чувствовалось, что, сидя в полном одиночестве на холодной лавочке, она очень тосковала по собеседнику. — Чего это к нам в гости пожаловал? Чай, провинился кто или ребятишки набедокурили? Эти-то могут… Раньше за малые провинности родители ох как наказывали. Боялись мы их. А теперича старшие сами вытворяют невесть что, и дети в них идут…
— Это кто же вытворяет?
— Да есть у нас тут… С виду-то вроде порядочные, одеты прилично, а на самом деле…
— В вашем подъезде, бабушка, люди неплохие живут.
— Я разве хаю их? — вскинулась Никитина. — Конечно, люди у нас хорошие… Только не все. Взять Сережку Полякова. Ничего не скажу, справный мужик. И дом у него обихожен, и жена видная, а за дитем присмотру нет. Мать-то его, Полина, разве может с внуком управиться? Где ей, старухе! Тут стражник с ружьем и тот отступится.
— А что Поляков? — насторожился Стефанов. — Парень действительно неплохой. Работящий, трезвый, болеет вот только.
— Это кто, Сережка трезвый? Да я намедни видела его пьянее вина, домой еле пробирался.
— Когда же это было?
— А вот третьего дня и было. Идет, лыка не вяжет, ноженьки одна за другую заплетаются, сообразить ничего не может, а насмешки строить пытается. Я ему говорю, мол, вечер добрый, Сережа. А он отвечает: «Здравия желаю, товарищ часовой!»