Весной 1822 года «учёная собачья экспедиция» провела 46 суток на морском льду, пройдя 1355 верст. Весной следующего 1823 года на поверхности ледовитого океана Матюшкин и Врангель провели более двух месяцев, преодолев на собаках более двух тысяч вёрст. За эти годы Матюшкин составил первую научную карту побережья к востоку от Колымы, он же первым подробно исследовал и описал Чаунскую губу, самую северную и труднодоступную часть Чукотки.
Там, за Шелагским мысом, наиболее северной точкой Чукотского полуострова, именно лицеист Матюшкин нашёл останки погибшей здесь восьмью десятилетиями ранее экспедиции купца Никиты Шалаурова. Найденные черепа и кости свидетельствовали о той опасности, что таит в себе дикая природа дальневосточного Севера. Ведь и самому Матюшкину в походах к северо-востоку от Колымы не раз приходилось оказываться на грани смерти от голода или холода.
Летом 1822 года на Колыме лицеист получил ранение, точнее ранил сам себя, когда бросился спасать любимую ездовую собаку. Начальник экспедиции Врангель так описал то происшествие: «Когда приближались мы к берегу, собака наша выскочила из лодки в воду, запуталась головой в висевших веревках и, вероятно, задушилась бы, если бы Матюшкин не отрезал веревку. Торопясь спасти жизнь нашему верному товарищу, Матюшкин вместе с веревкой отрубил себе часть большого пальца с ногтём. Рана была сильна и могла сделаться опасной…»
Впрочем, посреди опасностей и тяжких трудов Заполярья, случались у юного мичмана Матюшкина и романтические моменты. О них мы сегодня можем лишь догадываться – отдельными намёками они сквозят в его письмах, которые бывший лицеист регулярно отправлял с берегов Колымы к друзьям в далёкий Петербург. «Закажите чайник серебряный, внутри позолоченный. Накладите его полно конфетами и перешлите мне как можно скорее… Это не мотовство, право не мотовство, сколько б он ни стоил» – сохранилась письмо Матюшкина с такой странной просьбой к близким друзьям в столице. Покупка и почтовая пересылка столь необычного содержания из Петербурга на Колыму в ту эпоху стоила огромную сумму, почти 300 рублей. Да и сам процесс путешествия сначала письма на Запад, а затем посылки из столицы на самый север Дальнего Востока занял почти год. Любопытно, что Матюшкин не посчитался с расходами и отмолчался на просьбы удивленных товарищей в письмах объяснить «всю историю сего чайника».
Деталей той истории не узнаем и мы, но в письмах юного офицера-исследователя, рядом с наполненным шоколадом чайником как-то подозрительно неоднократно и лирично упоминается «удивительная белизна тела» и стройность женщин у юкагиров. Невольно закрадывается мысль, что лицейский приятель Пушкина готовил свой необычный подарок для неизвестной нам представительницы прекрасного пола из племени самых древних обитателей Колымы…
«Учёная собачья экспедиция» продлится свыше трёх лет – она не сделает нашумевших на весь свет открытий, но даст самую первую научную карту северного побережья Чукотки. С тех пор среди многочисленных чукотских мысов на карте России появится и мыс Матюшкина, названный в честь бывшего лицеиста.
По возвращении в Петербург на исходе 1824 года руководителей экспедиции принял сам царь Александр I. Даже самодержцу, разгромившему Наполеона и захватывавшему Париж, было интересно послушать рассказы очевидцев о ледяных морях Якутии и Чукотки. Потрясённый царь спросил путешественников: «А бывают ли и там красные дни?» Монарх имел в виду – случались ли посреди пугающего дальневосточного Севера минуты радости. И Фердинанд Врангель, только что получивший чин капитана, искренне ответил царю за себя и своего друга Матюшкина: «Мы, ваше величество, провели там, быть может, самые красные дни жизни…»
Зато в Петербурге вернувшиеся с Колымы и Чукотки путешественники провели всего полгода. Вероятно, после трёх лет заполярных странствий, они слишком отвыкли от блеска столичной жизни. Уже в 1825 году Врангель и Матюшкин возглавят новое кругосветное путешествие под парусами к берегам Камчатки и Аляски. Впечатлённый этим Александр Пушкин, ещё не самый великий, но уже известный поэт, напишет в те дни такие строфы о судьбе своего лицейского товарища:
Любопытно, что в новом кругосветном путешествии лицеист Матюшкин станет единственным, кто на Дальнем Востоке попробует поддержать восстание декабристов. Как и Пушкин, Фёдор Матюшкин был дружен и близок со многими из тех, кто в декабре 1825 года выведет солдат на Сенатскую площадь. Первые смутные слухи о мятеже в столице спустя несколько месяцев достигнут Камчатки, куда как раз приплыли на шлюпе «Кроткий» Матюшкин и Врангель. Последний в одном из частных писем позже сообщит, что Матюшкин, «вообразив, будто его сообщники в Петербурге овладели всем правлением, затеял было в Камчатке дурные дела». Педантичный немец Врангель был противником заговорщиков, но за годы колымских странствий настолько сроднился со своим заместителем Матюшкиным, что даже не мыслил доносить начальству о единственном камчатском декабристе…
В итоге, бывший лицеист по возвращении в Петербург избежал какого-либо преследования. Несостоявшийся декабрист, в третий раз вернувшийся с Дальнего Востока, почти сразу отправился на войну – в Средиземном море командовал боевыми кораблями, храбро воюя с турками.
Вообще единственному моряку из лицеистов «пушкинского набора» была суждена очень долгая жизнь – Матюшкин на 35 лет переживёт своего однокашника Пушкина. Исследователь Чукотки и друг декабристов станет в итоге адмиралом и даже сенатором Российской империи. Завершить рассказ о нём хочется стихами, уже не Пушкина, а барда XX века Александра Городницкого, уж очень ёмко наш современник-поэт отразил всю суть той насыщенной странствиями жизни:
Глава 64. Дезертиры и перебежчики Кавказской войны
Большую часть XIX века Российская империя вела затяжную войну с племенами Северного Кавказа на всем пространстве этого немаленького региона – от Каспия до Чёрного моря, от Черкесии до Дагестана. Но до сих пор остаётся малоизвестной еще одна сторона этого долгого конфликта – казаки и солдаты Российской империи, бежавшие в леса и горы Кавказа, чтобы с оружием в руках воевать против своих соплеменников.
Расскажем об этой малоизвестной стороне долгой Кавказской войны.
Война с горцами разгорелась практически сразу, как только царская администрация в начале XIX века попыталась установить контроль над районами их проживания в целях обеспечения стабильной связи с новыми провинциями Закавказья, только что вошедшими в состав Империи. И почти сразу русские войска на Кавказе столкнулись с массовым дезертирством – в 1809-10 годах к горцам в заметных количествах бежали рекруты, недавно набранные из мусульман Поволжья.
Побегам казанских татар к чеченцам и дагестанцам способствовала не только религиозная близость, но и явное социальное недовольство, которое парадоксальным образом соединило Кавказскую войну с наполеоновскими войнами России. Дело в том, что в 1806–1807 годах, после поражения под Аустерлицем, правительство Александра I, ожидая вторжение Наполеона в Россию, спешно набрало по всей стране огромное «Земское войско», почти 600-тысячное временное ополчение. Когда же, после подписания Тильзитского мира с Наполеоном, ополчение было распущено, то царское правительство, вопреки прежним обещаниям, почти треть ополченцев не отправило по домам, а определило в рекруты.
Войска «Кавказской линии» считались второсортными, по сравнению с полками, которым предстояло сражаться с лучшими армиями Европы. Поэтому на Кавказ отправили не рекрутов из русских губерний, а бывших ополченцев из «инородцев»-мусульман Поволжья. Если ополченцы-славяне, неожиданно для них попавшие в вечную «солдатчину», устроили в 1807 году крупный бунт в Киеве, то отправленные в качестве солдат на Кавказ татарские ополченцы ответили массовыми побегами к горцам.
ebooksa