– Останешься сегодня без печенья к ужину. Вы довольны, уважаемый Самир?
Губы ир-Кицхана побелели, но старейшина каким-то чудом сдержался и промолчал. Круто развернувшись, он вылетел на улицу, хлопнув дверью так, что она едва не слетела с петель. Раэн улыбнулся, нежа в пальцах чашку с остатками кофе. Фарис покинул стену, возле которой простоял весь разговор, подошел к нему и сел рядом.
– Спасибо… – проговорил он, чуть помолчав. – Только… Что если он соберет Совет и потребует…
– Обязательно потребует, – согласился Раэн. – И обязательно соберет. Вот это нам как раз и нужно – чтобы собрал. Не самому же мне бегать по вашей благословенной долине! Ко мне, пожалуй, ваши главы родов не пойдут – слишком большая честь для чужака. А к Самиру ир-Кицхану явятся.
– Как у тебя… все к месту… – проговорил Фарис, неожиданно зябко поежившись. – А если бы я не вышел за едой? Или не встретился с Сейлемом? Или он бы меня не тронул?
– «Если» – самая зыбкая вещь на свете, Фар, – снова слегка улыбнулся Раэн. – Ты вышел, потому что это ты. А Сейлем решил с тобой посчитаться, потому что это Сейлем. Вы оба действовали так, как должны были, но поступи вы иначе, я бы тоже придумал что-нибудь другое. И не только я, не только вы – все всегда действуют сообразно со своей натурой. И каждому приходится решать. Идти вперед или отступать, драться или убегать, помогать или остаться в стороне. Вон, посмотри, на подоконнике маленький сверток. Нет, не трогай! – остановил он потянувшегося туда Фариса. – Это принесли тебе, но раскрывать его пока не время, следует подождать до завтра.
– Я только и слышу про завтра! – вспыхнул Фарис. – Если это мне, то что это?! Сказать тоже нельзя? Ты мне совсем ничего не рассказываешь!
Он закусил губу, стыдясь своей несдержанности, но упрямо посмотрел на Раэна, который ответил серьезным сочувственным взглядом.
– Прости, – сказал целитель, помолчав. – Завтра, хорошо? А на окне – твое оправдание. Лучший из возможных подарков, и принес его человек, который тебя искренне любит.
– Любит? Меня? – растерялся Фарис. – Кто?
– Тот, кому пришлось ради твоего спасения наступить на горло своей гордости. А она у него, поверь, и без того израненная, как бы легко он ни улыбался. Тот, кто умолял его простить, что он не смог тебе ничем помочь в харчевне. А убежал, чтобы не стать орудием этих ублюдков, иначе они и его не постеснялись бы использовать. Спасти друг друга вы не смогли бы, потому что его слово для Нисталя стоит не больше твоего. Но найти эту вещь и принести ее мне, он не побоялся, хотя рисковал очень многим. И все лишь для того, чтобы помочь тебе. Так разве это не любовь?
– Ты же… не про Камаля?
Фарис почувствовал, что отчаянно краснеет. Говорить с Раэном о таком… Ну да, не слепой он, видел, какие взгляды бросает на него исподтишка младший ир-Фейси. Но Камаль – это… Камаль, в общем. При мысли попробовать с ним то, чем хвалились другие парни, Фариса всегда охватывала смесь брезгливой жалости и отвращения. Жалости – к Камалю, который этим занимается, а отвращения – к себе, если он в этом испачкается. И вот теперь Раэн говорит про любовь, словно Камаль на нее способен! Словно он… такой же, как все!
– А ты помнишь, как едва не выскочил под стрелы, решив, что к тебе пришли? – безжалостно спросил Раэн. – О ком ты думал тогда? Кого из друзей или родных ожидал увидеть? Ты здесь почти месяц, Фарис! И поверь, если бы кто-то из твоих прежних лихих дружков хотя бы ночью перемахнул садовый забор и попросил встречи с тобой, я бы принял его с радостью. Камалю запретили сюда ходить, но он бы и сам не пришел. У него, знаешь ли, чутья и вежливости больше, чем у всего Нисталя вместе взятого. И ранить уже твою гордость, напоминая, что вы теперь оба отверженные, он не стал. Зато мою просьбу тебе помочь исполнил с радостью. И только просил сказать тебе, что по своей воле он к Сейлему и близко не подошел бы. Пришлось – именно для того, чтобы тебя спасти.
– Да понял я… – простонал Фарис, отворачивая пылающее лицо. – Только что мне делать? Раэн, я… не могу. Даже просто подумать об этом противно!
– А ты не думай «об этом», – насмешливо выделил голосом его слова Раэн. – Думай о том, что он оказался тебе настоящим другом. И что ты обязан ему жизнью, но Камаль ир-Фейси не из тех, кто потребует заплатить этот долг. И когда тебе придется выбрать, оттолкнуть его или протянуть руку, вот тогда подумай – и хорошенько. Только своим умом, а не обычаями Нисталя. Это ведь они, ваши обычаи, сделали из Камаля бесправную подстилку, а тебя отправили к столбу, даже не выслушав. Вот и подумай… Вообще, думай чаще, это полезно.
И он, поставив на стол пустую чашку, встал и ушел в спальню, а Фарис остался, захлебываясь неведомым ранее чувством, что мир вокруг него куда-то летит, и не за что держаться, не у кого спросить, что правильно, а все надо решать самому.
* * *
В маленьком храме было темно и тихо, ни гостей, ни прислужников, только седовласый жрец ожидал возле алтаря, неторопливо зажигая свечи на нем, пока они не озарили сердце храма тусклым желтым светом. Наргис крепче стиснула руку Аледдина и выругала себя трусихой. Да, не такой представляла она собственную свадьбу! Но разве замуж выходят ради нарядного платья, гостей и свадебного танца? Она же не Иргана, в конце концов!
Аледдин, словно почувствовав ее страх, молча поднял их руки к губам, поцеловал пальцы Наргис и повел ее, ободренную, через весь храм к алтарю. Наргис поспешно напомнила себе, что нужно придержать шаг перед ковриком, таким же темным и дешевым, как все здесь. Ну и что? Это ничего не значит! Просто в любом богатом храме даже ночью полно народа, кто-нибудь может узнать их и помешать… Она запнулась и остановилась.