Перекресток трех дорог

В середине августа у Клавдия Мамонтова, вернувшегося снова в Бронницкий УВД, в свой отдел автоинспекции, накопились сразу четыре выходных дня, и он махнул к Макару – в дом на Бельском озере, там же, в Бронницах, куда еще в конце июля перебралось все Макарово семейство. Столь памятный им всем дом на озере был снова открыт, очищен от пыли, убран и наполнен летом, солнцем и детским смехом.

Клавдий Мамонтов на машине въехал на территорию фактически поместья Псалтырниковых, построенного отцом Макара, и вспомнил все – как они когда-то приезжали сюда, в этот дом на озере, с ней, с Катей… как Макар тогда мчался по аллее с термостаканом кофе, чтобы только увидеть ее и поговорить с ней…

Возле дома он никого не встретил – голоса и детский смех доносились со стороны озера, все вроде были на берегу, на солнцепеке.

Но нет! Макар с Сашенькой на руках встретил его на аллее, ведущей к озеру.

– Ба! Какие люди и без охраны! Кролик мой, ты только глянь – твой любимчик к нам наконец-то пожаловал, – приветствовал Макар друга.

Сашенька, заметно подросший за месяц, улыбнулся до ушей беззубым ртом, – узнал, узнал! И протянул к Клавдию пухлые ручки.

– Привет, Сашхен. – Клавдий осторожно взял его у отца – маленькое хрупкое теплое тельце в белом комбинезончике с принтом Беби Йоды.

Сашенька сразу же по привычке цепко ухватил его одной рукой за подбородок, а другой за ухо и радостно и даже как-то плотоядно, не по-младенчески засмеялся.

– Волосы тебе начнет на радостях драть, мне уже половину выдрал, – пожаловался Макар другу. – Облысеешь с ним, на фиг.

Но Сашхен опроверг все обвинения – он обнял Клавдия за шею, доверчиво прильнув к нему, и начал что-то лепетать, говорить на своем младенческом языке, словно рассказывал.

– Ну как вы тут все? – спросил Клавдий Мамонтов.

– Смотри сам, – Макар указал на озеро – с аллеи на него открывался прекрасный вид.

На берегу – садовая мебель. Августа за столиком под тентом тихонько и вдохновенно рисовала что-то на своем интерактивном планшете. Лидочка у самой воды строила замок из речного песка, зачерпывая его совочком – строила и тут же разрушала, и возводила заново.

На деревянных мостках гувернантка Вера Павловна и полковник Гущин удили рыбу. Сцена снова до боли напомнила Клавдию Мамонтову рассказ Чехова «Англичанка». Прямая, как жердь, невозмутимая Вера Павловна стояла на мостках в темном летнем длинном платье, закрытом до горла, с удочкой в руках. А полковник Гущин, еще больше похудевший, голый по пояс, в бермудах цвета хаки, босой, с надетой набекрень на голову старой английской шляпой, найденной в домашней кладовке, насаживал на крючок червяка.

На волосатой груди полковника Гущина – большой хирургический пластырь, прикрывающий еще не зарубцевавшийся шрам.

– Фу, my colonel! – звонко крикнула Лидочка, зорко наблюдая за его действиями. – Червяк… больно!

– Но ты же любишь жареную рыбку, солнышко, – ответил ей полковник Гущин философски. – А без червячка рыбку не поймаешь. Се ля ви!

Клавдий Мамонтов вспомнил, как они с Макаром ездили к полковнику в госпиталь – как только он пришел в себя в реанимации в больнице Людинова, они организовали его перевозку в Центральный госпиталь МВД в Москве. Однако госпиталь почти до конца июля не принимал посетителей, оставаясь еще закрытым на карантин, но затем распахнул свои двери, и они наконец увиделись с Гущиным – в палате, где он лежал.

И, конечно же, неугомонный Макар не удержался и спросил его о том, главном:

– А это правда, что вы так хорошо изучили анатомию, побывав на стольких вскрытиях трупов в морге, что знали, куда себя ударить ножом?