Капо Энгель воздел глаза к звездам и ощутил прилив невыносимой обиды. Впервые с такой ясностью он осознал свою невиновность, полнейшую невиновность и то, что самого всеведущего кто-то ввел в заблуждение, иначе бы он, Энгель, не сидел бы здесь, в этой мертвецкой при каменоломне. Виновата старая Фридманша, виноват этот сукин сын Герман. Они должны сидеть, а не он. И Лотта тоже. Пусть помнит, что у нее есть муж. И капо понял, что ненавидит их всех: Германа, Фридманшу и Лотту, но пуще всего — этого венгерского еврея, который только потому не угодил в топку, что он врач.
В ревире все пронюхали, что привезли посылку, огромную посылку с едой, а поскольку никто еще не знал номера, ее ждали все. Надежда приподняла головы на нарах, и ревир наполнился приглушенным гомоном голосов. Огромная посылка. Боже мой, огромная посылка! И это в то время, когда самые тяжелые больные были убеждены, что им достаточно и двух сухариков, чтобы продержаться до следующей селекции. Много ли человеку надо, чтобы выжить? Если он может стоять прямо на апеле, спуститься и взобраться на нары, не отставать от других, вовремя увернуться от удара — тогда полный порядок, да, тогда все в порядке, поскольку староста ревира Освальд Бек не должен на такого махнуть рукой и отставить в сторону. Говорят, посылка-то огромная — ну, раз так… Уже весь ревир ждал эту посылку.
Конечно, нужно поделиться со старостой. Освальд Бек сам выберет, что ему понравится. Это его право, и никто ему не может в этом отказать. На то он и староста. Но сухарей и хлеба он наверняка не возьмет, они ему не нужны. И лук тоже не нужен. Самое большее — грудинку, сигареты. Вот это — да. А остальное оставит. Все больные ждали этой праздничной посылки. Даже самые слабые, потому что завтра будет селекция, будут отбирать в крематорий.
Наконец пришел Освальд Бек, без лишних слов принял посылку и велел втащить ее парням со склада, которые прикатили сюда с тележкой и теперь только и ждали, когда все это кончится. Капо Энгель тоже не испытывал желания задерживаться здесь и смотреть на доктора Бромберга. А Освальд Бек хотел еще вернуться к своим и закончить праздничный ужин. Поэтому он приказал тут же, в дверях, вскрыть посылку, чтобы посмотреть, нет ли там чего-либо подходящего.
Именно тут и вмешался доктор Бромберг, и по его вине капо Энгелю и двум парням со склада пришлось потерять в ревире драгоценный час праздничного вечера. Дело в том, что доктор не позволил вскрыть посылку, пока не будет найден адресат, и кричал — хотя он никакого отношения к этому не имел, — что у них в ревире таких порядков нет и не будет до тех пор, пока он, доктор Бромберг, имеет тут право голоса.
Обычно он не вмешивался в такие дела, на это был староста; староста сам распределял содержание посылки между собой и адресатом. Но на сей раз Беку было не до этого, он торопился вернуться к прерванному ужину. Доктор терпеть не мог Энгеля, и сказанное относилось прежде всего к нему. Больные на нарах замерли в ожидании, помощники доктора, именуемые санитарами, швырнули в угол ветошь и вышли на середину барака, а капо Энгель окончательно распрощался со своей литровкой спирта, столь опрометчиво оставленной на попечение дружков со склада.
Когда староста выкликнул номер, которому была адресована посылка, никто не отозвался, а потом раздались голоса, что верно, был такой и лежал в этом бараке еще вчера, но, видимо, сегодня в полдень, когда проходила селекция, его стащили с нар ребята из крематория. Он был еще живой, когда его забирали, но такой слабый, что оставлять его в ревире не имело смысла.
Теперь уж и Освальд Бек вспомнил того малого. Точно, он даже сам велел его вытащить. Парни из крематория качали головой, дескать, можно и подождать, куда торопиться, ведь у них теперь тоже не очень-то много места, ну, раз уж староста велит… И они забрали его вместе с другими. Наверное, лежит где-то возле печи и даже не знает, что ему пришла посылка, огромная, тяжелая посылка, набитая жратвой. Праздничная.
V
Освальд Бек был опытным старостой, хорошим старостой. Еще не было такого случая за всю историю лагеря с момента его возникновения, чтобы он не знал, как поступить с заключенным, даже если стряслось что-либо такое, чего не предусматривали лагерные законы. И начальство не любил по пустякам беспокоить и своих людей в руках держал. В ревире он все решал сам. Такая уж была натура у Освальда Бека.
Недавно какой-то симулянт расковырял себе почти зажившую флегмону. Староста ничего не сказал, только взял на заметку того, кому так полюбился ревир. А когда история повторилась, велел поставить посреди барака бочку с водой и козлы. И тогда при всем честном пароде, обращаясь к санитарам и всему ревиру, Освальд Бек произнес речь о недопустимости поведения симулянта и о том, что он знает, что у него в ревире неплохо и люди не хотят отсюда уходить, и о том, сколько настоящих больных дожидается места, и что подобные вещи не должны повторяться, а как впредь будут наказываться симулянты, Випярек сейчас покажет.
И Винярек показал.
Когда любопытство сидевших на нарах зрителей достигло апогея, помощник старосты, этот самый Винярек — двухметрового роста детина, который знал свои обязанности и о котором Освальд Бек не сказал еще ни одного худого слова, — привязал симулянта к козлам и ознакомил его с условиями экзекуции. Он получает 25 ударов палкой, держа голову под водой. За каждый выпущенный пузырь — еще десять.
Потом Освальд Бек сказал: «Винярек, давай!»
И экзекуция состоялась. Да что толку, если больной на десятом ударе пустил первый пузырь воздуха, а когда вытащили его голову из бочки, оказалось, что с него уже вполне достаточно.
И сейчас Освальд Бек не подкачал.
— Ну, тогда я забираю посылку, — заявил Энгель. — Обратно. На склад. Что стоите? — крикнул он своим. — Тащите в тележку. Ну!
— Нет, — запротестовал Освальд Бек, который уже нашел выход. — Ты ее не возьмешь. Я еще здесь.
Парни со склада остановились с посылкой в руках, а больные беспокойно завозились на парах, так как знали — уж если их староста что-то скажет, то так тому и быть.
— Адресата нет. И я забираю посылку. Все!
ebooksa