Польские новеллисты,

Официант провел ладонью по подбородку, зашелестела щетина.

— Мне очень жаль, но сегодня мы водку не подаем…

— А что такое сегодня?

— Пятнадцатое.

Молодой человек с болезненным лицом раскрыл рот. Он был поражен.

— Вы слушали радио?

— Только что…

— Вы со вчерашнего дня его слушаете? Все сообщения?..

Официант пожал плечами.

— У меня времени на это нет. Работы по горло.

Приезжий не поверил.

— У вас что, никто тут радио не слушает?

— Кое-кто слушает. У кого дел поменьше… Говорят, что-то там должно стрястись. Я не верю. Сколько уж раз должно было стрястись… Ну а водку мы не подаем.

— Ладно. — Приезжий вытащил бумажник и положил его на стол. — Принесите-ка в бутылке из-под апельсиновой воды.

Первую рюмку он проглотил с трудом, закашлялся и облил пальцы, после второй ему стало жарко. Суета официанта и буфетчицы навевала покой и безмятежность, за окном со звоном падали сосульки, трактор у ратуши все еще тарахтел, но шум этот был уже каким-то умиротворяющим и даже усыпляющим. То, что еще вчера приезжий видел на примитивной школьной карте, сейчас он ощущал всем своим существом: величественные леса, кольцом окружившие город, и даже этот ресторанчик, и этот столик; и то, что отсюда неблизко до почти беспроволочных телеграфов; и далеко от большого города, в котором он уже умирал однажды и который вот уже два дня как съежился от страха.

Комната — просторная и солнечная (солнце засверкало вдруг над заснеженным городком) — была оклеена трогательными обоями с букетиками ландышей, а две белые, пружинные кровати напоминали в одно и то же время и детскую и изолятор в парижском борделе. Приезжий положил чемодан на одеяло, открыл крышку и долго разглядывал его содержимое. Вспомнил, как он вместе с бледной женщиной укладывал каждую вещь. Сверху две белые рубашки, потом пижама, бритвенные принадлежности, махровое полотенце, наконец, на самом дне завернутые в газету ботинки — еще одни, про запас. Из-за них-то у него было больше всего неприятностей. «На что тебе на три дня еще одни ботинки?! Так ты все-таки веришь?.. Значит, веришь, что что-нибудь произойдет?» Она была так взвинчена, что не обратила внимания на эти смешные две рубашки, как будто две рубашки — это все, что следует сохранить. Но и он был настолько взвинчен, что уперся, настаивая на этой второй паре ботинок, словно именно они и могли спасти его.

Приезжий почувствовал, что ненавидит истеричную женщину и стыдится самого себя. Он посмотрел на часы и, не прикоснувшись к вещам, захлопнул крышку чемодана. Подошел к окну, раздвинул занавески: трактор уехал, маленькая площадь перед ратушей была залита солнцем и тишиной. Через рынок, наискось, огибая сугробы, проехал на велосипеде почтальон. По всем признакам, должно начаться именно сейчас. Это было так же нелепо, как в нескольких стах километрах отсюда — неотвратимо. И тут мужчина с болезненным лицом вспомнил едва различимый след на шее бледной администраторши.

Отдавая ключ, он чуть попридержал его, когда девушка уже взялась за деревянный шарик.

— Когда вы кончаете дежурство?

Она провела языком по запекшимся от бессонницы губам.