Исчезновение

22
18
20
22
24
26
28
30

– Но уже не сегодня, – тихо ответила Френсис.

Этой ночью Дэви вновь будет предоставлен самому себе, где бы он ни был. Френсис зажмурилась и увидела его лицо с мягкими чертами и рассеянным взглядом; на его лице всегда была странная безмятежность, что придавало его облику какую-то эфемерность, и это порой очень тревожило Френсис. Когда эта тревога достигала пика, она крепко прижимала Дэви к себе, чтобы ощутить его тело, его тепло и ровное биение сердца. Это помогало ей убедить себя, что он из плоти и крови и не может просто исчезнуть. И все же это случилось, и она была тому причиной.

Изнывая от усталости, Френсис задержалась на время возле старого дома Вин. Она думала о лицах и о том, как они меняются со временем. Бронвин Хьюз умерла двадцать четыре года назад, но Френсис сразу узнала ее. Если Дэви сейчас не найдется и она снова увидит его спустя двадцать четыре года, узнает ли она и его? Будет ли это так же, как с Оуэном, когда на его повзрослевшем, возмужавшем лице отчетливо проступали знакомые с детства черты? Или же это будет как с Вин – жалкие останки, но все же, несомненно, ее? Затем она представила совсем другое лицо – мальчишечье, хотя тогда ей, восьмилетней, оно казалось взрослым. Лишь теперь, повзрослев, она осознала, что он был совсем юнцом. Этот мальчишка, которого она сейчас вспомнила, с лицом, полным страха, долгие годы преследовал ее во сне, будоража такой ворох противоречивых чувств, что, очнувшись ото сна, она ощущала себя совершенно обессилевшей.

«Иоганнес», – прошептала Френсис. Вчера она разобралась в своих чувствах: это были горе и стыд – и сокрушающее понимание того, что содеянного уже не исправить. Но тогда она никак не могла докопаться до причин этих чувств, и вот сейчас она думала об Иоганнесе. Она вспоминала его мягкость и пугливость, перебирала в памяти свои слова и поступки, спрашивая себя, здесь ли кроется причина. У нее закружилась голова и сердце сбилось со своего ритма, то замедляясь, то вновь ускоряясь, словно пыталось наверстать упущенное. И снова вспомнились ей слова полицейского – «Заглянули под каждый камень», и снова стали всплывать из глубин памяти картины сырого и темного помещения, освещенного лишь косыми лучами солнечного света, пробивающегося сквозь редкие щели. За этими картинами скрывалось то, что она видела там тогда, очень давно, но не понимала.

Начало темнеть. Западная часть небосклона окрасилась в розовато-серые тона, восточная погрузилась в темно-синий сумрак, сквозь который пробивались слабые проблески звезд. У Френсис было такое ощущение, что минули сотни лет с тех пор, когда она виделась с родителями, но не прошло и пяти минут, как они с Вин стояли перед лепрозорием, собираясь с духом, чтобы зайти внутрь. «Тише, сестренки!» Френсис вздрогнула, и слезы залили ей лицо. Второй раз за день она отчаянно молила о прощении того, кто уже никогда не мог услышать ее. «О Иоганнес! Мне так жаль…»

1916–1917

Весной сады Магдалины имели свой неповторимый запах, исходящий от цветущих лавров с рассыпанной под ними мульчей, к которому примешивалось зловоние сточных канав с задворков Спрингфилда. Люди там вечно болели. Брату Френсис, Киту, было десять лет, и у него никогда не было времени на сестру, которой было всего шесть с половиной. Он часто бросал ее в садах, убегая с друзьями по своим делам. Мальчишки пробирались на железную дорогу в Броугам-Хейс и укладывали фартинги на рельсы в надежде, что проезжающие поезда расплющат их до полпенни. Правда, это никогда не срабатывало, но зато было весело. Френсис нравилось играть одной, и в те дни она воображала себя оленем. На прошлой неделе она видела его в садах, одинокого и напуганного. Девочка наблюдала, как он нерешительно шел в тени деревьев, пока не появилась женщина с плачущим младенцем и не заставила его поспешно ретироваться по склону Бичен-Клифф. Френсис была самой высокой в своем классе, за что ее часто дразнили, а мать даже называла ее каланчой. Так что ей нравилось играть в оленя – двигаться осторожно и бесшумно и прятаться в подлеске с мокрицами и монетными пауками, наблюдая из укрытия за людьми. Тогда-то и появилась Бронвин Хьюз.

– Ты что здесь делаешь? – громко спросила она.

У Френсис не было возможности взбежать по склону и скрыться, как это проделал бы олень.

– Я была оленем, – неохотно сказала она, опасаясь, что Вин посчитает ее игру глупой.

– Одна?

– Мой брат ушел с друзьями.

– Мой тоже так делает. В основном чтобы в футбол поиграть. У меня еще есть сестры, но Кэрис уже взрослая, а Энни слишком маленькая. Она еще ребенок.

Видно было, что Вин чего-то ожидает, но Френсис не могла понять, чего именно.

– Я могла бы поиграть с тобой в твою игру. Если хочешь, – небрежно предложила Вин, словно ей было все равно.

Френсис кивнула, раздумывая над тем, что, вообще-то, игра с другими девочками обычно требует больше усилий и не так увлекательна, как игра с собой. Но с Вин оказалось все по-другому. И хотя она изрядно перестроила игру под себя, эти изменения пошли только на пользу. Пока они играли, Френсис украдкой поглядывала на свою новую подругу. Застегнутое на все пуговки платье явно стирали уже столько раз, что оно выцвело и приобрело какой-то неопределенный оттенок – что-то между зеленым и коричневым. Ее волосы выглядели неопрятными, хотя были аккуратно заплетены в косы. Она часто почесывала затылок и за ушами, и от нее не особенно приятно пахло – вроде как прокисшим черствым хлебом. Но она была очень хорошенькой, особенно когда улыбалась своей широкой щербатой улыбкой. Говорила в основном Вин, и это, казалось, устраивало их обеих.

– Твоя мама дает тебе денежки на еду? Мы могли бы пойти и купить что-нибудь вкусное, – сказала Вин, когда день уже клонился к вечеру.

– Нет, – призналась Френсис.

При мысли о хрустящих кусочках кляра, целый пакетик которых можно было купить за полпенни в закусочной, у нее потекли слюни.

– Я не должна перекусывать на улице, – объяснила она.