Пациент Руперт Дж. сидел в кинотеатре, в третьем ряду. Он был ближе других к экрану и единственный заметил, что на полу загорелась кучка мусора. Руперт Дж. вскочил и закричал: «П-п-п-п-п…», а сзади зашикали, чтобы он сел и не мешал.
– Что вы тогда почувствовали? – спросил я Руперта Дж.
– Мне трудно это объяснить, – ответил он. – Меня охватил страх, но еще сильнее было отчаяние. Я чувствовал свою никчемность – будто какой-то недочеловек. Я всегда комплексовал из-за этого заикания, а тут добавилось ощущение полной беспомощности.
– И только?
– Нет, еще зависть, что сейчас кто-то другой заметит пламя и как вам сказать…
– Отнимет у вас лавры?
– Вот именно. Кроме меня, никто ничего не видел. А я, как назло, только мог из себя выдавить, что «п – п – п – п…», точно дурацкая заезженная пластинка. Какой-то недочеловек – лучше не скажешь.
– И как же вы сломали этот барьер?
– Накануне у моей матери был день рождения. Я купил для нее у цветочницы розы. И вот стою, все кругом шикают, а я подумал: сейчас как открою рот да как заору: РОЗЫ! Это слово уже готово было сорваться с моих губ.
– И что же произошло?
– Я открыл рот и что было мочи заорал: ПОЖАР!
Этот случай, о котором Джонни прочитал восемь лет назад в предисловии к книге Стэнни, запал ему в голову. Он всегда считал, что ключевое слово в рассказе Руперта Дж. – беспомощность. Если в данный момент близость с женщиной для тебя важнее всего на свете, риск оказаться не на высоте возрастает раз в десять, а то и в сто. Ну, а если для тебя так важно предстоящее чтение…
– Какое, Чак, у тебя второе имя? – спросил он как бы между прочим.
– Мэрфи, – ответил Чак и улыбнулся. – Жуть, правда? Девичья фамилия моей матери. Не вздумайте рассказать Джеку или Элу, не то ваше хилое тело здорово пострадает.
– Не беспокойся. Когда у тебя день рождения?
– Восьмого сентября.
Джонни начал забрасывать его вопросами, не давая времени на раздумья, – впрочем, это были не те вопросы, над которыми нужно долго думать.
– Как зовут твою девушку?
– Бет. Вы же знаете Бет…
– А ее второе имя?