– Считаешь ли ты людей слепыми невежественными овцами, увлекающими с собой в пропасть все творение в безумном стремлении к самоуничтожению?
– Не всех...
– Ты в точности такая, как я! Единственная разница – ты все еще цепляешься за свою призрачную человечность! Ты зачем-то вбила себе в голову, что людей надо жалеть и им завидовать, а не использовать их. Зачем тебе держаться идеалов, которые давно отбросила большая часть людей? Наш род не создает Зло – человечество делает это само. Мы,
– Я никогда ни к чему такому не имела отношения...
– Правда? Тогда почему ты предпочитаешь проводить время в городских трущобах? Это ведь не только для маскировки. Разве ты не чувствуешь прихода каждый раз, когда рыщешь по гетто – и чем более криминальному, тем сильнее приход? Не чувствуешь ли ты себя
Он был прав. Она сама себе не хотела в этом признаваться, но сейчас отрицать не могла. Он будто бы знал ее – знал так, как никто другой. Эта близость и тревожила, и... возбуждала.
– Ты знаешь, каково быть одинокой, Соня? – Голос Моргана был тихим, но донельзя личным, будто они стояли у лесного озера на вершине небоскреба. – Ты знаешь, каково это – быть окруженной другими, но испытывать болезненное, страшное одиночество? Не боишься ли ты однажды исчезнуть в той пустоте, что держит твое сердце?
– Да.
Голос ее был так тих, что она даже не знала, произнесла ли она это слово вслух. Наверное, нет.
– Ничего ты не знаешь об одиночестве, – прошипел Морган голосом вдруг жестким и ржавым. – Даже представления не имеешь, что значит быть одиноким столетие или два! Стоять вне потока времени и видеть, как те, кого ты называл друзьями, конфидентами, любимыми, вянут и погибают, как осенние листья, знать, что сколько бы ни было у тебя слуг и наложниц, в конце концов ты останешься один. А самое страшное – когда наконец поймешь, что у тебя нет равных. Никто никогда не удовлетворит по-настоящему твою нужду, не бросит вызов твоим ожиданиям, не поймет, что тобой движет.
Люди, которых манит к нашему роду, – куда как мало стоящие спутники. Их тянет наша нечеловечность – чудовищность, если хочешь. Они любят нас за то, чем мы не являемся, а не за нашу истинную сущность. Даже самый талантливый и преданный ренфилд лишь немногим лучше комнатной собачки. Ты его переживешь и в свое время забудешь. Как может быть иначе?
Года сливаются в столетия, и тебе надоедает все и вся. Ничего не бывает нового, нет невиданного зрелища, нет неизведанного действия. И если не отвлекаться и не стимулировать себя, тобой овладеет Ennui. Вмешательство в дела людей – это сильный стимул, но и он в конце концов приедается. Вот почему я столько времени и сил затратил, пытаясь создать свою породу вампиров. Желание сделать своих потомков правителями Земли двигало мною, и это я не отрицаю. Но самое главное было чем-то занять себя, поставить себе новые задачи.
Конечно, это был страшный провал – в основном из-за твоего вмешательства. За прошедшие годы я понял, что планы у меня были глупые, наверное, даже опасные. На создание Аниз и Фелл ушел более слабый материал, чем на тебя, но они показали себя сильнее, чем я даже мог себе представить. И вот что заставило меня задуматься: почему я окружаю себя низшими? Так поступают все вампиры – от естественного страха перед теми, кто сильнее. В сообществе вампиров есть только две ступени: хозяин и раб. Не быть одним – значит быть другим, и мы стараемся гарантировать, что наши порождения будут слугами. Мы редко заражаем тех, кто проявляет признаки внутренней силы, разума и честолюбия, которые в свое время могут привести владельца в Нобли. Чтобы вампир проявил волю и заявил претензии на место в иерархии, он должен разорвать путы своего Создателя. Мало кто из нас согласен заплатить за прекращение одиночества прекращением существования.
– Ты же не убил Панглосса.
Морган на миг замолчал. На его лице ничего нельзя было прочесть.
– Панглосса не надо было убивать. Когда пришло время, он признал мое превосходство. Он отказался от власти надо мной за право продолжать существование. Я повторю снова: наше общество – общество хозяев и рабов. Вот почему за все пятьсот лет с тех пор, как я вырвал у него вожжи, Панглосс так и не смог мне реально повредить.
– Может быть, потому, что он тебя любил.
Морган рассмеялся лающим невеселым смехом.
– Его последние слова были о тебе.
Морган не удивился, но принял это как должное.