Другой

— Да. Ребенок Торри.

— Ребенок Торри? — Его лицо снова покраснело.

— Я не знаю.

— Но ты должен знать, детка. Ты должен!

— Нет! Я не знаю!

— Тогда кто знает? — настаивала она.

Он ответил, не ответил, а выкрикнул:

— Холланд знает! Спроси Холланда!

Неожиданно на фоне его истошного крика она услышала голос, ясно и отчетливо произнесший: «Бойся бешеной собаки, которая подкрадывается ради собственного удовольствия, она укусит! И, укусив, будет кусать впредь».

И быстрее, чем ее рука ударила по детскому лицу, она произнесла эти слова вслух. "О", — прошептала она, более напуганная своим поступком, чем его словами. В ужасе глядела она на свою ладонь. Она не должна была этого делать, думала она, уходя, почти убегая прочь от него по дорожке. Это не он, это ужасное наваждение, этот труп, завладевший его телом. Он будет носить его в себе, покуда будет жив. Она понимает это теперь. Эта его вспышка, свидетелем которой она только что была, — ведь он так любил его и так не любил... Другой... это было почти то же, как если бы...

Она судорожно вздохнула, шагая впереди него, боясь на него оглянуться, и не подозревала при этом, как медленно исчезает красная отметина, след пощечины, с его щеки, и не догадывалась, с каким выражением он шагает следом, глядя плоскими пустыми глазами из-под нависших бровей в ее несгибаемую спину.

5

Обычно анекдотам в столовой во время обеда не было конца. Если подслушивать у дверей, можно было услышать, как мистер Пеннифезер рассказывает анекдот про спасательный жилет или другой, про еврея, гулявшего с папой римским: «Кто это там, рядом с Гинзоуггом?» — или мистер Фенстермахер начнет излагать «Minnehaha». Легко узнать, кто собрался в комнате, по манере смеяться: вот дядя Джордж, старающийся быть веселым; вот низкое, грудное громыхание доктора Брайнарда — будто грузовик заводят, и кончается все обратным выхлопом в карбюратор; высокое гнусавое хихиканье мистера Фенстермахера; мистер Фули, как приличествует его профессии, смеется редко. Сегодня вечером вряд ли кто-нибудь вообще смеялся. Говорили мало, подавленно; чувствовалось, что каждый мечтает побыстрее развязаться с этим обедом и удрать.

Когда Винни через вращающуюся дверь вышла из буфетной, в кухне можно было расслышать позванивание льдинок и плеск воды, наливаемой в бокалы, позвякивание серебра по фарфору.

— Честное слово, Райдер едва прикоснулся к пище, — сказала она. — Напрасно мистер Перри настаивал, чтобы он был там. — Она махнула рукой в сторону столовой. — Он мог бы покушать на кухне или у себя наверху, на подносе, или вообще пообедать вне дома, как миссис Валерия. — В то время как мистер Фенстермахер гостил у Перри, Валерию пригласила на обед миссис Фенстермахер, а потом дамы собирались в кино.

Винни налила горячий кофе в серебряный кофейник и поставила его на поднос со сливками и сахаром.

— Винни, — сказала Ада, — когда мистер Анжелини принесет бочонок, поставь поднос на середину стола, чтобы стол не поцарапали.

— Да, миссис. — Винни толкнула дверь бедром и прошла. Вернувшись к раковине, Ада пыталась загнать возбуждение вовнутрь, отмывая тарелки после обеда.

Нильс поднялся с кресла. Пятно меркурохрома виднелось у него на щеке, красная полоса там, где царапнула булавка-полумесяц.

— Нам надо помочь ей, — сказал он, подавая знак Холланду, стоявшему поодаль, выражение лица мечтательное и отсутствующее, капли пота над верхней губой, глаза подернуты пленкой. И опять все тот же Азиатский Взгляд. — Давай, — сказал Нильс, протягивая близнецу кухонное полотенце. — Я буду полоскать, а ты вытирай.