Они продолжали спускаться. Теперь до них доносился легкий запах лекарств... кажется, формальдегида... бальзамирующей жидкости. Их дыхание вырывалось маленькими облачками пара, зависающими в плотном воздухе. Они продолжали спускаться. Интересно, подумал Тимми, это естественные пещеры или же творение рук человеческих, странный каприз американского предпринимателя? Проход постепенно начал расширяться. В углублениях в стенах виднелись какие-то металлические шкафы с выдвижными ящиками, по размеру — как раз для трупов. Это был морг. Запах формальдегида стал сильнее. И сквозь него пробивался еще один...
— Чувствуешь запах? — спросил Тимми. — Мы отрываемся от реальности.
— В каком смысле?
— Плотность реальности ослабевает. Понимаешь, есть такие места, где материя, из которой сделан физический мир, как будто истончается. В моем старом доме в Лос-Анджелесе был чердак, где тоже было такое вот истончение реальности. Там были коридоры и двери, что вели прямиком из реального мира в мир снов. Но не моих снов — чужих. Вампиры не спят и не видят снов. Но они могут проникнуть в чужие сны; воплотить в себе образ чужих фантазий... да, именно так.
Памина еще крепче сжала его руку. Казалось, ее успокаивали все те вещи, о которых он ей рассказывал, словно они были знакомы ей еще с самого раннего детства. Они повернули за угол, и перед ними открылась целая вереница дверей, за каждой из которых были мертвые люди: лежащие на постаментах, подсоединенные к каким-то машинам, как в фильме про Франкенштейна, плавающие в плексигласовых ваннах. Тимми снова пробрал озноб. Ему было страшно, по-настоящему страшно. Но он должен был справиться со своим страхом. Тем более что он не увидел здесь ничего нового для себя.
— Интересно, долго еще до Амелии? — сказал он. Слишком громко. Его голос отдался звенящим эхом. Когда людям страшно, они стараются говорить громче, чтобы отогнать страх.
— Она дальше. Я ее чувствую.
Тимми с удивлением взглянул на Памину. Неужели она и вправду чувствует что-то такое, что ему недоступно?
Еще ниже. Еще. Скрипучие ступени и паутина. Стены из серого камня забрызганы кровью. Еще ниже. Биение кожистых крыльев. Шаткий мостик над пропастью черного пламени. Еще дальше — вниз.
— Мне страшно, — прошептала Памина.
Еще ниже. Музыка в стиле нью-эйдж, сопровождавшая их на протяжении всего пути, расплылась, как пятно, сбилась в тугой комок какофонии. А потом сквозь этот хаос пробилась песня...
—
— Это она, — сказала Памина.
— Это Шуберт, — сказал Тимми. Эту самую песню Амелия пела в оранжерее, в доме престарелых. Хвалебная песнь Шуберта, посвященная музыке, единственному из всех искусств, которое способно умиротворить ярость души человеческой и утолить ненасытный голод вечности. И Тимми об этом знал не понаслышке. Тогда, две тысячи лет назад, он бы, наверное, просто не выжил без этого чудесного дара — музыки. Озеро пламени. Веревки моста под ними загорелись.
Быстрее, быстрее!
Песня звала их, отгоняя страх. Они ступили на край обрыва в тот самый миг, когда пылающий мост улетел в пустоту. И вот они уже снова в оперном театре — каким он был пятьдесят лет назад, — в маленькой гримерке Амелии. Все здесь было таким же, как и полвека назад: облупившаяся позолота на крыльях двух ангелочков, стоявших по обе стороны зеркала на туалетном столике... бугорчатый диван... кроткий лик святой Цецилии на стене, дырка на рукаве у которой топорно заделана с помощью клейкой ленты. Звук шел откуда-то снизу, скорее всего из той комнаты, где певцы распевались перед спектаклем. Все было точно таким же... вплоть до мельчайших деталей... даже запах пыли... кроме...
На диване лежала голова седой женщины. Без глаз. Жемчужное ожерелье, которым ее задушили, запуталось вокруг морщинистой шеи, впившись в торчавшие наружу позвонки. И нигде — ни одной капли крови.
Под картиной, в луче желтого света, лежало туловище, завернутое в черный атлас и норку. На туалетном столике лежали оторванные руки, прикрытые копией картины Дюрера.
Памина закричала.
Музыка смолкла, и тут же распахнулась дверь; за ней стояла Амелия — уже не старуха с усталым потухшим взглядом, а скорее дама в годах, с гордой осанкой и горящими глазами, — аккуратно стирая последнее пятнышко крови с губы носовым платком.
ebooksa