Суета сует. Бегство из Вампирского Узла

Подземные темницы...

— А мы сумеем проникнуть внутрь? — спросил он.

— Не знаю. — Памина толкнула ворота. Они оказались не заперты. Пока все шло нормально. В двадцатом столетии кладбища не охраняют так строго, как раньше, подумал Тимми. Ремесло расхитителей могил уже отжило свой век.

— Раньше здесь было еврейское кладбище, — сказала Памина. — Наверно, поэтому тетя Амелия и завещала, чтобы ее похоронили именно здесь. Или, может, ей просто хотелось, чтобы ее похоронили на самом странном кладбище из всех, что есть тут поблизости. Это так не по-немецки, — с тоской в голосе проговорила Памина, и Тимми понял, что она только теперь начала ощущать всю тяжесть потери и скорби.

— Во время войны все надгробия снесли и построили тут завод. А потом его тоже разрушили. Землю купил американский предприниматель, которого звали Макс Гальперин, и построил этот погребальный дом, не привязанный ни к одной религиозной конфессии. Кажется, он собирался построить целую сеть таких мавзолеев наподобие ваших «Макдональдсов».

— Американец... тогда понятно, почему здесь все так пышно и вычурно.

Они вошли на территорию кладбища и направились к зданию мавзолея.

— Ты уверен, что она вернется сюда? — спросила Памина.

— Должна вернуться. Родная земля, все такое... С вампирами связано много поверий, и эти поверья во многом правдивы. И они связывают вампиров, как и всякие предрассудки. А на то, чтобы освободиться от предрассудков, уходит немало времени. И еще... знаешь, здесь повсюду мертвые. Ты говорила, что старое кладбище снесли... но они просто убрали надгробные камни... а могилы остались... и мертвые тоже остались. Когда ты сам мертвый, ты слышишь, как они шепчутся под землей. Живые тоже их слышат, но они принимают их шепот за ветер, шуршащий в траве. Или за шелест листьев. Но если ты умер, но все же не умер... как сейчас Амелия... ты слышишь их голоса и стоны, когда могильные черви вгрызаются в их плоть, что разлагается там, в земле. Хотя они мало что чувствуют, мертвые... И ты завидуешь им, потому что их не терзает этот ужасный голод.

— Кажется, я что-то слышу.

— Нет, ты не можешь услышать. Я уже пробовал. Живые не слышат мертвых.

— А мне кажется, ты ошибаешься. Я же вижу тебя, и слышу, и чувствую твой запах... да, у вампиров более острое восприятие, но это не значит...

— Поверь мне. Потому что я знаю. Люди — слепые и глухие. Они не знают, что их окружает на самом деле. — Тимми до сих пор сомневался, а стоило ли вообще говорить об этом. Прежде всего это не так уж и плохо — когда ты просто живешь, ничего не зная и почти ничего не чувствуя. Но сейчас он был в полной растерянности. Он не знал, где Амелия: близко или далеко. Он больше не чувствовал смерть. Он потерял остроту восприятия... но, с другой стороны, сделавшись смертным, он освободился от вечной жажды, которую можно насытить на время, но нельзя утолить насовсем.

Они дошли до мавзолея и поднялись по ступенькам, к главному входу. Там была бронзовая дверь — или, возможно, только отделанная бронзой, — копия с двери какого-то итальянского собора. Тимми был уверен, что он ее где-то видел. Дверь открылась. Телекамера наверху повернулась, мигнула красной лампочкой, уставилась прямо на них.

— Кажется, нас здесь ждали, — сказал Тимми.

— Добро пожаловать в сады покоя, — произнес негромкий, глубокий голос, мягкий и предупредительный. Памина подпрыгнула от неожиданности. Голос повторил сообщение на английском и французском, и Тимми понял, что это была просто магнитофонная запись. — Мы открыты круглые сутки — для всех, кто пришел навестить дорогих его сердцу людей.

Под потолком зажглись флюоресцентные лампы. Тимми с Паминой вошли в круглый зал, в центре которого располагался странного вида памятник, что-то вроде беспорядочного нагромождения древних надгробий, с именами и частями имен... имена были еврейские... Сирота... Саперштейн... Каганович... Леви... Гольдберг... вся конструкция медленно вращалась вокруг своей оси. Памина несколько раз обошла вокруг вращающейся скульптуры, читая имена, и, когда ей на глаза попался Яков Ротштайн, сказала:

— Кажется, это дедушка тети Амелии.

— Наверное, она потому и завещала, чтобы ее похоронили именно здесь. Она слышала зов земли... родной земли... даже когда была еще человеком.

— Странно. Знаешь, тетя Амелия никогда не была... ну, halbjuden[13]... из тех, кто в войну прятался от фашистов... из той половины нашей семьи почти никто и не выжил... только те, которые не были евреями. Я почти ничего не знаю об этих наших родственниках. У нас в семье про них не говорят.