– Это так, узкоглазый?
– Моя не понимать, – пропищал тот. – Вы неблагодарный, – обратился он к Эберлайну. – Мы ублажать ваши желания. Всегда.
В инспекторе вместе с ощущением реальности проснулась совесть.
– Оставь его, Годли, – мягко отвел он помощника от китайца. – То, что здесь происходит, не наше дело.
Мао, воспользовавшись этим, тут же скрылся внутри барака, плотно закрыв за собой дверцу, безмолвную свидетельницу ужасных тайн наркопритона.
Инспектор, на которого водные процедуры и свежий воздух произвели благотворное действие, в сопровождении Годли обошел барак и уселся в ожидавший перед входом кеб.
– Итак? – задал он вопрос, привычный для постоянно отчитывавшегося перед ним сержанта. – Что мы имеем?
– Объект под наблюдением, – сухим канцелярским языком принялся излагать Годли, полуобернувшись к инспектору, отчего жесткое сиденье внутри кеба жалобно заскрипело под могучим телом. – Он вернулся из клуба в особняк около восьми вечера, после чего несколько раз был замечен в окне кабинета.
Предварительное наблюдение за объектом позволило Эберлайну бегло ознакомиться с расположением комнат в особняке на Литтл-Райдер-стрит, когда он проник внутрь дома под видом нового газовщика. Кстати, газовый рожок в кабинете лейб-медика королевской семьи Фредерик прочистил просто отвратительно, и последующее наблюдение показало, что недовольный хозяин принужден был вторично вызывать газовщика. Этот казус послужил поводом для не слишком утонченных, но чрезвычайно добродушных шуток со стороны толстяка Годли.
– Прекрасно! – сказал Эберлайн, приказывая кучеру трогаться в путь. – Значит, настала пора для решительных действий. Едем к начальству за разрешением на арест.
Кебмен хлестнул лошадей, и те с гулким цоканьем копыт о булыжную мостовую покатили кеб прочь от барака.
Когда деревенщина Руфус, вздумавший тягаться со мной в борьбе за председательское кресло, повис на виселице, дергая руками и ногами, я испытал удивительное ощущение. Вид мучающегося от удушья врага, умирающего у меня на глазах, столь сильно возбудил меня, что плоть моя словно взбесилась. Кровь стучала в висках, сердце ходило ходуном, молотом ударяясь о грудную клетку, волосы шевелились на голове и руках, встав дыбом. Так стоял я не в силах пошевелиться и, глядя на задыхающегося Руфуса, едва нашел в себе силы приказать Джорджу не трогать его. И тут же, спустя какое-то мгновение после смерти подростка, мое тело пронзила молния. Мозг отказался повиноваться, находясь в сладостной истоме и воспарив надо мной и окружающим меня реальным миром в некое подобие рая. Боже, я никогда не забуду этого мгновения, длившегося, как мне показалось, вечность!
Оргазм, испытанный мною тем вечером, был настолько силен, что я был вынужден усесться на скамью и еще долгое время сидеть не в силах пошевелиться, тупо глядя на медленно раскачивающегося в петле Руфуса, чье лицо к тому моменту страшно посинело, а язык вывалился изо рта. Нечто подобное я уже испытывал ранее, только ощущения были гораздо слабее. В колледже я часто усаживался близко к стулу учителя алгебры, за которым закрепилась слава большого любителя физических наказаний. За любую провинность учитель нещадно порол учеников перед всем классом, устроив их поперек стула и долго, кропотливо выбирая розгу. Мне до сих пор вспоминается характерное движение, которое он производил, вскидывая руку с лозой и резко опуская ее вниз. Лоза со свистом рассекала воздух, вызывая у класса тихое придыхание и громкий вскрик наказуемого. От лицезрения мучений жертвы, выбранной учителем алгебры, я всегда приходил в легкое возбуждение.
Еще более ранние воспоминания относятся к тому периоду, когда я жил в родительской усадьбе и возил дедулю в деревню. Однажды, проезжая по главной улице, мы принуждены были остановиться, так как навстречу нам показалась большая толпа мужчин и женщин, которые тащили за веревку крепко связанного грязного оборванца. Едва лишь галдящая толпа поравнялась с коляской, в которой сидел сэр Джейкоб, тот громовым голосом крикнул: «Что, черт побери, тут происходит?»
Здоровенный детина, тянущий за веревку несчастного бродягу, радостным голосом объяснил старикану, что они с братьями поймали конокрада и сейчас ведут его к шерифу нашего графства. Пока сэр Джейкоб выслушивал объяснение, я с интересом и нескрываемым удовольствием разглядывал оборванца, которого детина с братьями множество раз обвязал толстой пеньковой веревкой, более подходящей для каната, поперек тела. Видимо, скорее для острастки, нежели с иной целью, веревка была пропущена через рот конокрада, отчего тот вцепился в нее гнилыми зубами, чтобы та не порвала рот.
Оборванец, видя задержку, глубоко вздохнул и что было сил рванул в сторону, пытаясь вырваться из рук детины. Но не тут-то было. Уцепившись обеими руками за веревку, детина сильно дернул, конокрад упал в пыль, а толпа, обступившая его, со злорадством принялась пинать связанное тело. Затем конокрад был поставлен на ноги и поведен далее.
Толпа уже почти совсем скрылась из глаз, а я все стоял, не решаясь тронуться в путь, хотя сэр Джейкоб и понукал меня своим хриплым голосом, говоря, что ему необходимо срочно заехать в таверну «Морской конек» промочить глотку.
Ни одно из тех прошлых ощущений, конечно же приятных и возбуждающих, не шло ни в какое сравнение с тем, что испытал я, лицезрел смерть бедняжки Руфуса. Вот когда я понял, какое удовольствие больше всего подходит хищнику в человеческом обличье, каким был я. Именно с того дня я стал искать подобные удовольствия, возбуждавшие меня лучше всех изысканных эротических возбудителей.
После окончания колледжа я, как и предполагалось, без особых усилий поступил в Оксфордский университет и тем же летом отправился погостить в родной Суссекс. Там, в глуши поместья, среди природы на берегу Ла-Манша меня ждало новое, ни с чем не сравнимое удовольствие. В этом, как мне тогда казалось, центре ханжества и всего того, что олицетворяло в моих глазах новую, викторианскую эпоху, я научился любить и познал удовольствие быть любимым.
Родители мне ничего не писали о преобразованиях, происшедших в последнее время, поэтому я был весьма удивлен, когда, подъехав к усадьбе, увидел, что против обыкновения меня никто не вышел встречать. С недоуменным выражением лица я вышел из коляски. В доме было тихо.
ebooksa