Гулы

— Но продолжайте, комиссар. Узнаете вы кого-нибудь из этих людей?

Гольди с трудом оторвал взгляд от лица старика и посмотрел на сжатые в своих пальцах листы. Это были обычные листы с черно-белыми ксерокопиями фотографий, снятых с газет. Со снимков на него глядели люди, одетые в старинные пиджаки, некоторые из них были в шляпах с отвислыми полями, многие носили усы. Кое-кто из людей был сфотографирован на фоне улиц, по которым ехали запряженные коляски, а место современных люминесцентных ламп занимали газовые фонари. На одной из фотографий его внимание привлекла деталь: на стене дома, на фоне которого был сфотографирован приземистый толстяк в котелке, висело прямоугольное полотно, на котором большие рукописные буквы возвещали: «Выборы городского совета самоуправления 1912 года».

Гольди перевел взгляд на Аз Гохара и спросил:

— Если не ошибаюсь, это снимки людей, живших в начале века?

Старик кивнул и невозмутимо произнес:

— Продолжайте, комиссар. Пусть вас не смущает вид этих людей.

Гольди перевернул еще один лист и еще. Никто из изображенных на снимках людей ему знаком не был…

Когда он просмотрел половину листов и взглянул на очередной снимок, то увидел фотографию, на которой были изображены три человека. Двое из них были ему хорошо знакомы по этикеткам на бутылках вина, производимого в Террено,— это были знаменитые братья Ганини, положившие начало производству одноименного вина, прославившего Террено в Ломбардии и Пьемонте. Между братьями стоял мужчина с большими усами. Гольди бросил на него взгляд и хотел уже было перевернуть лист, но что-то заставило его задержать этот взгляд подольше. Он присмотрелся к фотографии внимательнее и вздрогнул — ему вдруг показалось, что лицо этого человека ему смутно знакомо. Он поднял лист и вгляделся в фотографию пристальнее. Без сомнения он никогда не видел этих усов. Но если бы не усы…

Внезапно он почувствовал, как ледяная пурга пронеслась по его внутренностям, и понял, кто перед ним. Но это же было абсолютно невозможно — человек, глядящий на него из глубины времени, не мог оказаться на этом снимке!

— О Господи! — прошептал Гольди.

Он перевел ошеломленный взгляд с фотографии на пристально глядящего на него Аз Гохара и судорожно сглотнул…

В начале двенадцатого Паола де Тарцини ощутила естественный позыв уменьшить вес тела. Поднявшись из-за стола, за которым последние двадцать минут перебрасывалась ничего не значащими фразами с Лучией, вышла из читального зала и направилась в левое крыло библиотеки, где находилась уборная.

Проходя по длинному коридору, ведущему из правого конца здания в вестибюль, и дальше — по точно такому же коридору, прорезающему левое крыло Пафлаццо ди Алья, Паола и не заметила, что за минутой три раза взглянула на часы. Если бы она могла видеть себя в эти моменты со стороны, то ужаснулась бы поняв, что выглядит как человек, ненавидящий время! Впрочем, это соответствовало действительности: время, по ее ощущению, тянулось сейчас непозволительно медленно. Последний час растянулся в нечто кошмарное, напоминающее кусок расплавленного битума прилипшего к каблуку и не желающего от него отцепляться. Паоле казалось, что за последний час прошли как минимум три. Она листала журналы, болтала с Лучией, периодически подходила к стеллажам и поправляла лежащие на них газеты, но всякий раз, взгляд ее останавливался на циферблате круглых часов, висящих на стене зала, маленькая стрелка на них располагалась между отметками в десять и одиннадцать часов утра… Паола знала причину столь странного поведения времени, но от этого ей не становилось легче. Мысли ее крутились вокруг Андрея, прошедшей ночи и их будущей поездки к Морте-Коллине. Она уже твердо решила, что после обеда они поедут на пляж. К этому располагали две вещи: погода (солнце висело в абсолютно безоблачном небе, уличный термометр показывал плюс двадцать семь) и ее собственное настроение. Последнее, пожалуй, было самым решающим. Ей не терпелось расслабиться, сбросить с себя легкое напряжение, сковывающее тело, и забыть возле Андрея о неприятном инциденте, происшедшем в читальном зале библиотеки,— воспоминание о светловолосом парне, интересовавшемся рукописью в коричневом переплете, доставляло ей неприятное ощущение, похожее на посасывание под ложечкой. Теперь — через час после случившегося — она еще больше была убеждена в том, что слова светловолосого несли в себе скрытую угрозу. Она не знала, что именно он имел в виду, заявив, что подождет, а потом поговорит с ней «как положено», но была рада увидеть, что он убрался из кафе-мороженого…

Случилось это в районе одиннадцати. До этого Паола каждые три минуты поднималась из-за стола, подходила к окну, выходящему на пьяцца дель Пополо, и смотрела через площадь на красные столики, за которыми сидело полторы дюжины посетителей. Парень со светлыми волосами, замерший за крайним столом и глядящий в сторону библиотеки (а Паоле казалось, что прямо на нее), был похож на живое олицетворение зла, темного бога Танатоса, неумолимого, как сама смерть… Ее походы от стойки к окну не остались незамеченными: Лучия спросила, что она нашла такого интересного за окном, подошла к напарнице, но, конечно же, ничего не увидела, Паола же не стала открывать ей своих страхов… И вот, без пяти одиннадцать, подойдя к окну, она не увидела светловолосого — столик, за которым тот сидел последние сорок минут, оказался пуст. На мгновение Паола почувствовала огромное облегчение, но уже в следующий миг его сменил страх: что, если он пересек площадь, поднялся по крыльцу библиотеки и сейчас идет в зал?.. Паола вернулась за стойку и с напряжением ждала его появления. Но он не пришел — ни через минуту, ни через пять, ни через десять. В конце концов она почувствовала настоящее облегчение, вслед за которым расслабившиеся мышцы послали мозгу сигнал о необходимости расслабить и тело. Паола поднялась из-за стойки, подошла к окну, еще раз убедилась в том, что светловолосого нет ни в кафе, ни на площади, и отправилась в левое крыло библиотеки. Она прошла по двум коридорам, через вестибюль и остановилась перед железной дверью, выкрашенной ярко-белой краской. Наконец, толкнув эту дверь, она оказалась в уборной.

Белый кафель пола, белый настенный фаянс, бело снежный потолок — белизна обрушилась на нее со всех сторон, подсвеченная тремя флуоресцентными лампами, горящими над зеркалами умывальника. Паола услышала, как мягко закрылась дверь, выдохнув через сопло пневмотормоза сжатый воздух, и у нее в тысячный раз возникло ощущение того, что она оказалась в морге. Кроме стерильной чистоты и белизны помещения, впечатление это подкреплялось отсутствием окон. Паола знала причину последнего — Палаццо ди Алья был построен в середине прошлого века, а тогда современных уборных еще попросту не существовало. Ее построили только через сто лет, разделив один из залов в левом крыле, и она оказалась отрезанной от внешних стен здания. Рабочие провели в нее канализацию, водопроводные трубы, облицевали стены и пол и получили стерильно-белое помещение, похожее на склеп. Единственным выходом отсюда, кроме двери была узкая вентиляционная шахта, выходное отверстие которой было забрано мелкоячеистой решеткой. Стоя спиной к двери и глядя на вентиляционное отверстие под потолком, Паола подумала, что запри сейчас, кто-нибудь дверь снаружи, и она окажется здесь замурованной — никто не услышит ее криков через стенные стены. Постояв перед дверью пару секунд, она прошла к расположенным у дальней стены кабинкам и распахнула дверцу одной из них, краем глаза заметив, в зеркале над умывальником свое побледневшее лицо.

Три минуты спустя она вышла из уборной, прошла по ведущему в вестибюль коридору и, оказавшись в последнем, направилась в читальный зал через книгохранилище, запасная дверь которого выходила в вестибюль,— этот путь до читального зала был в два раза короче, чем по коридору. Она прошла через комнату, заставленную стеллажами, вышла во вторую, непосредственно примыкавшую к читальному залу, и направилась между шкафами к своему столу.

Она преодолела две трети пути, когда услышала голоса.

Паола остановилась, узнав в одном из них голос Лучии. Второй голос принадлежал мужчине, но насторожил ее не он, а голос напарницы — в нем звучало напряжение… Паола обогнула стеллаж с «Британикой» и оказалась перед последним шкафом, за которым находились дежурные стеллажи и проход в зал. Она приподнялась на цыпочки и посмотрела через корешки книг в сторону стойки. То, что она увидела в проходе между стеллажами, потрясло ее.

За ее рабочим столом, спиной к ней, стояла Лучия. Перед стойкой замер посетитель — тот самый светловолосый парень, что приходил сюда час назад и интересовался рукописью в коричневом переплете. Сейчас он стоял перед Лучией, уставившись ей в лицо немигающим взглядом. Лучия нервничала — это было ясно по тому, как она говорила высоким, пронзительным голосом. Светловолосый молча смотрел на нее, словно слушал и одновременно не слышал, а потом задал один короткий вопрос. На мгновение Паола ощутила, как где-то в животе у нее все оборвалось,— ей показалось, что она услышала, как он сказал: «…рукопись». Лучия попыталась что-то ответить, но не успела,— неожиданно на лице светловолосого появилось такое выражение, словно стоящая перед ним девушка ему надоела. Резко нагнувшись над стойкой, он выбросил вперед левую руку, и напарницу Паолы отшвырнуло от стойки: черноволосая девушка взвилась в воздух, пролетела к окну и, ударившись затылком о стеллаж, сползла на пол…

Глава двадцать шестая