Обладатель великой нелепости

22
18
20
22
24
26
28
30

В общем-то, он давно бы уже сделал это, но полагал, что этот шаг может стоить ему серьезных неприятностей. В мае он едва не разнес стекло на дверях этого фотосалона мячом для большого тенниса. Слава Богу, стекло отделалось лишь трещиной (сейчас он мог в любой момент повернуть голову и снова вспомнить, как ему тогда повезло), а он – серьезным испугом. Уже через три секунды из салона выскочил разъяренный фотограф, и ему едва удалось от него удрать. Если бы в тот момент не было очереди желающих сфотографироваться, все могло закончиться по-другому. Мальчишке сначала надрали бы уши (причем все, кто мог позволить себе это удовольствие, – начиная с фотографа и заканчивая отцом; безусловно, к последнему посчитал бы своим долгом присоединиться еще и старший брат, в качестве дополнительной воспитательной меры), а его отцу пришлось бы потрясти кошельком за разбитую витрину (потом ему снова надрал бы уши отец, ну, и, конечно же, Старший Брат). Хотя с момента того злополучного броска мячиком прошло почти три месяца, он допускал, что если войдет в салон, фотограф его узнает и тогда… далее по списку, – где в конце, разумеется, Старший Брат.

Машинально отметив про себя, что стекло в двери фотосалона до сих пор почему-то не поменяли, мальчишка подумал о том, что беспокоило его в этот момент гораздо сильнее: как поступить, если он простоит здесь так же безуспешно еще полчаса или больше? Желание заходить в салон (если следующим окажется НЕ его Друг) после всех этих воспоминаний пропало.

Он вспомнил фотографа. У него тогда были просто бешеные глаза…

А может… – предположил он (и, не смотря на жаркую погоду, ему вдруг стало зябко), – может, фотограф – маньяк, который охотится на детей. Или, чего хуже, людоед. Хитрый тайный людоед под маской приветливого хозяина фотосалона. И никто об этом даже не подозревает! Разве эти взрослые способны догадаться или заметить такое? – нет, конечно. А он, тем временем, спокойно уводит детей из-под самого их носа. Он облизывает длинным языком свои острые зубы и ухмыляется: «Вам никогда меня не поймать, никогда не догадаться, я умнее вас…». Он разделывает детские тела у себя в кладовке или прямо в фотолаборатории (ведь там темно, и кроме него туда никто не заходит, разве не так?) маленьким кухонным топориком, а потом… Нет, еще, наверное, он все это фотографирует (ну да, конечно, ведь он же фотограф!), чтобы потом делать всякие гадости, а вот уже после этого… Господи, неужели его друг сейчас умирает (или уже мертв!), а он стоит здесь и… Ведь тот даже не догадывается, что фотограф… каннибал, как говорил его отец. Заманил доверчивого мальчишку в темную лабораторию. Там, в тусклой кроваво-молочной мгле от фотофонаря, с потолка, извиваясь, словно живые, свисают змеи негативных пленок. «Хочешь посмотреть, как я это делаю?» – вкрадчивым голосом спрашивает фотограф. И пока ребенок удивленно разглядывает разные хитрые приспособления, он тихо крадется к столу и выдвигает ящик. Его глаза ярко блестят тем же светом, что и красный фонарь, даже ярче; по уголкам рта начинает течь слюна. Он облизывает острые, как у акулы, зубы и плотоядно ухмыляться. Потом достает из ящика свой любимый разделочный топорик, тихо приближается сзади к ничего не подозревающему…

Дверь протяжно заскрипела.

Мальчишка обернулся и с облегчением выдохнул:

– Ну, наконец-то! А я уже думал…

– Чего? – нахмурился Гера и отпустил двери, которые сами захлопнулись с помощью примитивного устройства на пружине.

Геру заметно шатало, лицо было бледным, словно покрытым небольшим слоем воска; через согнутый локоть болтался небрежно скомканный школьный пиджак.

– Ну, у тебя и вид. Сколько мне еще здесь торчать? Скоро корни пущу!

– Только без нытья. Мне пришлось хуже, – хрипло выдавил Гера.

Сказать правду, выглядел он ужасно.

– Это… фотограф? – глаза его друга расширились. Но что-то ему подсказывало, что фотограф здесь все же ни причем.

– Что? Да нет, – Гера устало отмахнулся свободной рукой. – Меня вдруг стошнило. Чуть не облевал весь пол в салоне. Пришлось отсидеться. А фотограф так испугался, что уже хотел вызывать «скорую». Вообще, хороший дядька. Зря ты ему тогда стекло разбил. Воды мне дал, – Гера замолчал на секунду. – Хотя, он какой-то странноватый, конечно…

Он стянул с шеи уже распущенный пионерский галстук и запихал в карман брюк.

Воспоминания о родителях, настоявших сделать портрет на память, вызвали новый прилив тошноты. «Гера! Как ты не понимаешь, это же останется на многие годы, – говорила мама. Вот именно, я до сих пор жалею, что не сделал фото в твоем возрасте», – поддерживал ее отец.

И вот, летние каникулы еще не закончились, а он должен, как идиот, напяливать школьную форму и тащиться в какой-то фотосалон (не дай Бог еще встретить по дороге знакомых!), да к тому же, в такую жару.

Друзья медленно направились вдоль улицы, стараясь вжаться в тонкую полоску тени от домов.

– Может, это жара? – предположил товарищ.

– Нет, это не жара, – Гера отрицательно мотнул головой; в его голосе звучала уверенность, а в глазах было такое выражение, будто совсем недавно он был чем-то сильно испуган, – не жара, это кое-что другое.