Обладатель великой нелепости

Иногда (уже после случая в поезде) у Геры-в-портрете возникает впечатление, что его протаскивает через самые грязные и темные закоулки жизни, которую ему только предстоит прожить…

…Окончание института…

Женщины снова привлекают его, но…

Родители, особенно, отец, выглядят невозможно старо. Не совсем старики, конечно, однако прошедшие годы собрали свою дань.

Сразу по окончании института он устраивается на работу по специальности. Но все это больше формальность – в стране длительный кризис…

…Герман уже взрослый мужчина…

С 96-го года начинаются события, которые вносят большие перемены в его жизнь. Два из них происходят почти одновременно: они с Алексом основывают собственную страховую компанию, и эмигрируют в Канаду его родители. Он теперь живет один. Бывшая его комната в основном пустует.

Но скучная картина нежилой детской длится не долго…

…Он переезжает в большую новую квартиру…

Портрет теперь висит в просторной, красивой комнате, дорого меблированной и очень светлой по утрам.

Герман много работает, часто отлучается в командировки, основную часть свободного времени проводит дома, слушая музыку, читая или глядя телевизор; иногда занимается работой даже дома; четыре-пять раз в год его посещает Алекс с женой, но, похоже, их дружба давно осталась где-то в прошлом…

…Начало марта 98-го года…

Герман возвращается домой в ужасном состоянии из служебной командировки. В конце следующего дня его забирает «скорая». Острый перитонит – врачи едва успевают его спасти…

Именно тогда Гера-в-портрете во второй раз увидел больше. Гостиная отдалилась, как когда-то его детская комната, и возникло помещение с больничной обстановкой. Это произошло ночью, на вторые сутки пребывания Германа в больнице.

Он лежал на кушетке в процедурном кабинете (знающая тишина, которая вовсе не являлась тишиной, вновь с небольшим опозданием облекла смыслом другую картину). Ему проводили переливание крови под присмотром и с непосредственным участием высокого худощавого врача, поскольку тот и являлся его донором. Врача звали Феликс Лозинский. Хирург лежал на соседней кушетке и внимательно следил за проведением процедуры, точнее, уже за ее окончанием. У него было лицо крайне усталого и истощенного человека, – он был единственным донором для Германа. Правая рука Лозинского, согнутая в локте, покоилась на груди; закатанный до бицепса рукав халата в нескольких местах был запачкан кровью.

Герман был без сознания. Выглядел ужасно. Когда переливание была завершено, ему воткнули капельницу…

Врач (Лозинский в тот момент являлся дежурным доком отделения) распорядился не тревожить пациента и не перевезти в палату интенсивной терапии позже. Затем отпустил обеих медсестер, сказав, что присмотрит за Германом, тем более, в ближайшие несколько часов это максимум, на который он способен. Беспокоить себя Лозинский приказал только в крайнем случае.

Через минуту они остались одни. В процедурном кабинете по-прежнему горел яркий свет от дюжины ламп дневного освещения; одна едва теплилась тусклым розоватым оттенком и постоянно мигала. Тишину нарушало только дыхание двух человек.

Но они не долго оставались одни, хотя дверь ни разу не открылась.

В процедурном кабинете возник маленький доктор, округлый и розовощекий, необычайно похожий на доброго доктора Айболита из детской сказки, которого именно так чаще всего изображают на картинках. И еще одна фигура – намного крупнее, чем-то напоминавшая санитара. Лицо у санитара было необычайно плоским, словно нарисованным, длинный халат, той же белизны, что и у доктора, был расстегнут на все пуговицы (точнее, все пуговицы отсутствовали), открывая середину мощной безволосой груди и мускулистого живота. Живот почему-то особенно привлек внимание Геры-в-портрете, но он сразу понял, почему. Словно чего-то недоставало.