Лучшее за год 2003. Мистика, магический реализм, фэнтези ,

— Тетушка Вита, а в туалете наверху все еще висит эта вышивка? Та, с двумя датскими детьми на улице?

Бодрый голос.

Непринужденный голос.

Улыбка во время вопроса.

Ничего особенного.

Будто она не поднималась наверх много лет. Будто во время каждого из этих кошмарных визитов она не заставляла себя подниматься наверх и смотреть на нее.

— Ты о чем, дорогая? — сказала тетушка Вита. — Датские дети? Оправдывая свое имя, эта розовощекая шестидесятисемилетняя старушка прошла через все эти годы, почти не меняясь с того момента, когда ее впервые сфотографировали. Улыбочка за улыбочкой, такая она была — тетушка Вита, неизменная колдунья («вышивальщица»!), подруга Гензеля и Гретель. Она никогда не менялась. Но сегодня она была забывчивой. Она упомянула о матери.

«Как будет женский род от слова «заботливый?» — подумала Белла. Потому что вот оно, прямо перед ней, очищено и представлено в лучшем виде. И хотя не в виде льняных пиджаков и медовых пряников, а в виде бархата и плюшевых мишек, но настолько же ощутимое.

— Вышивка? — добавила тетя, как будто еще несколько слов наконец просочились в ее сознание. — Эта старинная вещь! Ну конечно. Она всегда там была.

Момент настал.

— Из всех твоих вышивок крестиком это моя любимая. — Четко и прямо. Если сказать достаточно большую ложь, люди в нее поверят.

— Правда, Бел? Я ее сделала, когда мне было тридцать один. Прямо перед тем, как ты родилась. Ландшафты. Улицы. Когда я думала об этой вышивке, мне казалось, что это датские дети. Я их так много сделала. Некоторые раздарила. — Она осмотрела вставленные в рамочки вышивки, развешанные на стене уютной гостиной. — Тогда я много вышивала.

Белла послушно изобразила восхищение.

Да, конечно. И ты, и дядюшка Сэл так похожи на прилизанных, радостных, заботливых людей на этих вышивках. Людей из множества крошечных крестиков, сложенных в опрятную и ровную мозаику. Четыре стежка с возвратом, чтобы вышел действительно хороший крестик. Четыре, чтобы родился каждый черный крестик мистера Стежка. Да! Такого же маленького и тонкого, как Вита и Сэл. Добренькая льстивая обуза. Бесповоротная заботливость.

Хотя, если честно, была одна картинка, которая Белле нравилась, — дорога, ведущая из открытой двери к закату, со словами на дорожке, которые были ярко видны в лучах света:

На запад, домой С песней живой, В глаза пусть бьет свет, Печалей — нет. Со смехом любви Войдешь ты туда, В сердце моем Он навсегда.

Дверь, заходящее солнце, сентиментальность, причастность к чему-то настоящему и все такое — эта дверь всегда возрождала в памяти лица родителей, но она уже научилась отгонять эти воспоминания. Она справилась с этим, и скоро она позволит себе войти туда, через эту дверь. Но сегодня — никаких ритуальных расставаний. И эта дверь, которая тянула ее в прошлое, приглашающая войти, приглашающая выйти, открывающая дорогу к заходящему солнцу, была полной противоположностью ее собственной парадной темно-зеленой двери, всегда закрытой в течение последних десяти — пятнадцати лет. Дважды закрытой. Трижды закрытой. Из-за Стежка. Мистера Стежка. Потому что все, что она делала в жизни, начиналось и заканчивалось на нем.

Что-то отвлекло Беллу от мыслей, притянуло в реальный мир. Тетушка Вита. У тетушки появилась новая мысль, мысль именно об этом.

— Странно, что теперь она тебе нравится. Когда ты была девочкой, ты ее побаивалась.

Побаивалась. Преуменьшение типа «Гитлер неважно обращался с людьми» и «атомная бомба слегка повредила Хиросиму».

— Да? — Она сказала это достаточно спокойно. Заинтересованно. Это была именно та часть беседы, которую Белле надо было продержаться.