Ответа не последовало.
Бейтсу пришло в голову, что лилипут не говорит по-английски.
— Мон ами, — начал он, хотя его французский и был нехорош. — Мон ами, жеспер ке…[25]
Лилипут повернулся на каблуках, вскарабкался обратно на «ранец» и исчез внутри.
Рано утром, перед самым рассветом, Бейтс обнаружил, что лилипут все же говорил по-английски. Тот каким-то образом ухитрился взобраться на ручку chaise longe,[26] в котором уснул Бейтс, и запищал по-мышиному:
— Вставай! Вставай! Ибо солнце скоро рассеет тьму, как белый камень рассеивает воронью стаю.
Спросонья Бейтс не уловил мысль.
— Мы должны идти, — меж тем пищал лилипут. — Мы должны идти.
— Темно ведь еще, — буркнул Бейтс, протирая глаза.
— Скоро станет светло.
— Ты говоришь по-английски. Лилипут на это ничего не ответил.
Бейтс поднялся, зажег лампу и быстро оделся. Потом ополоснул лицо из тазика с оставшейся с вечера водой, зашнуровал ботинки и огляделся. Лилипут стоял возле ранца.
— Не терпится повоевать, мой маленький друг? — проговорил он.
Все казалось призрачным и нереальным в это утро: и апельсиново-красноватый свет лампы, и угловатые багровые тени, отбрасываемые предметами, и совершенная, хотя и пропорционально уменьшенная копия человеческого существа, стоявшая на столе.
— Я — воин, — пискнула фигурка.
— Но мы должны помнить, что Иисус — Князь Света. Фигурка наклонила голову, но не ответила.
— Ладно-ладно, — сказал Бейтс. — Ладно, мы идем. Маленькая фигурка скользнула в портфель.
Когда Бейтс запирал дверь своей квартиры, у него было такое чувство, что он запирает и оставляет за спиной всю свою прошлую жизнь. «Возможно, я погибну, — говорил себе Бейтс, но он чувствовал себя настолько одуревшим, что эта мысль даже не кольнула его. — Возможно, я никогда сюда не вернусь». Но на самом деле он в это не верил, не мог поверить. Его пальцы соскальзывали и путались в пуговицах пальто. «Вот и все: берем портфель с его драгоценным содержимым и выходим на улицу».
Он шел по мостовой Кавендиш-сквер, стуча каблуками, а рассвет становился все ярче. Было холодно. На западе небо над горизонтом еще оставалось насыщенного фиолетового цвета, но на востоке уже было ярким, малярийно-желтым; Венера, яркая точка света, казалась неизмеримо далеким крошечным окошком в стене гигантской желтой цитадели.
В дальнем конце пустынной Черинг-Кросс-роуд Бейтс заметил одинокую фигуру солдата-пехотинца, который шагал на север, спотыкаясь то ли от усталости, то ли оттого, что торопился. Нервы у Бейтса напряглись, и он отступил в тень, однако тут же выругал себя и пошел дальше. Он представлял себе вопросы, которые ему задаст часовой.