Я ей объяснил.
Она кивнула. Телефонный звонок каким-то образом разбудил в ней желание действовать. Сначала она позвонила по одному из дополнительных телефонов своей тетке в Нью-Дели. В Бенгалии тетка никого не знала, но у нее имелись друзья, у которых были друзья в Лок-Сабха, одном из правительственных учреждений. Амрита просто рассказала ей о похищении и попросила помочь. Я никак не мог сообразить, в какой форме может быть оказана эта помощь, но лишь оттого, что Амрита действует, на душе полегчало.
Потом она позвонила в Бомбей брату своего отца. Ее дядя тоже владел строительной компанией и пользовался некоторым влиянием на западном побережье субконтинента. Несмотря на то что звонок племянницы, от которой он лет десять не имел никаких вестей, вырвал его из сладкого сна, он пообещал вылететь в Калькутту ближайшим самолетом. Амрита сказала, чтобы он пока не прилетал, но попросила связаться с любыми учреждениями Бенгалии, которые могли бы помочь. Он пообещал это сделать и добавил, что будет держать с нами связь.
Я сидел, слушая изящные фразы на хинди, и смотрел на свою жену глазами чужака. Когда она потом пересказала мне содержание разговоров, я почувствовал себя гораздо спокойнее – как ребенок, который слышит, как одни взрослые обсуждают с другими взрослыми важные проблемы.
До появления в половине девятого инспектора Сингха Амрита обзвонила три главные больницы Калькутты. Нет, за ночь не поступали никакие американские дети или любые дети со светлой кожей, к которым подходило бы данное описание.
Потом она позвонила в морг.
Я ни за что не стал бы туда звонить. Я не мог стоять рядом с ней, когда она, выпрямившись, ровным голосом выясняла у какого-то сонного незнакомца, не поступало ли туда этой темной калькуттской ночью тело моего ребенка.
Ответ был отрицательным.
Лишь после того, как она поблагодарила служителя морга и повесила трубку, я увидел, как у нее дрожат ноги, как дрожь распространяется по телу и как затряслись руки, когда она закрыла ими лицо. Я подошел к ней и обнял. Она еще не потеряла контроль над собой, но уткнулась лицом мне в шею, и мы стали раскачиваться вместе вперед-назад, ничего не говоря, раскачиваться, разделяя боль и муку.
Ничего нового инспектор Сингх не сообщил.
Мы сидели вместе с ним за маленьким столиком в комнате и потягивали кофе. Входили и выходили какие-то люди в шлемах, приносили бумаги, получали инструкции.
Сингх сказал, что службы безопасности в аэропортах и на железнодорожных вокзалах предупреждены. Он спросил, нет ли у нас фотографии ребенка. У меня сохранилась одна, сделанная два месяца назад. Тогда у Виктории было гораздо меньше волосиков. Ее личико получилось не очень отчетливо. Под ее ножонками с ямочками я увидел оранжевое одеяло – забытое напоминание о том далеком беззаботном пикнике в День памяти. Фотографию я отдавал скрепя сердце.
Сингх задал еще несколько вопросов, произнес что-то успокоительное и ушел. Тощий полицейский сержант просунул голову в дверь и на ломаном английском напомнил, что будет находиться в соседней комнате. Мы кивнули.
Время шло. Амрита заказала обед в номер. Есть мы не стали. Я дважды подолгу принимал душ, оставляя дверь ванной открытой, чтобы услышать в случае чего Амриту или телефон. От моей кожи еще пахло грязью предыдущего вечера. Я настолько устал, что не чувствовал собственного тела. Одни и те же мысли прокручивались в голове, как закольцованная магнитофонная пленка:
«Если бы я не уехал.
Если бы я не стал садиться в машину.
Если бы я вернулся раньше».
Я выключил воду и врезал кулаком по кафелю.
Около трех пополудни вернулся Сингх с двумя другими полицейскими чинами. Один по-английски не говорил. Другой где-то умудрился обзавестись акцентом кокни. Их доклад был неутешительным.
Никто по имени М. Т. Кришна в настоящее время не работал в университете. За последнее десятилетие там преподавали пять человек по имени Кришна. Двое уволились. Двоим было под шестьдесят. Одной из них оказалась женщина.