— Погибнем в бою! — засмеялся Юра, стараясь не показать испуга. — Глупая затея это гадание, давайте лучше сыграем в буру или в дурака, что ли…
В игру включились Толик Углов и Руслан Семихатко, которого быстро оставили в дураках. Рая Портнова постаралась запомнить значение карт, рассказанное Любой, и при первой возможности решила все-таки погадать, спросить у карт про любовь Егора. Человеческая натура всегда остается неизменной, и даже честные комсомольцы тяготеют в душе к магическому и таинственному — но только тогда, когда это совпадает с их интересами.
Степан Зверев со своей верхней полки видел все карты в руках игроков и совершенно точно предугадывал ходы, которые они делали в игре. Толик Углов все время взвешивал, раздумывал, осторожничал, рассусоливал, поэтому оставлял выгодные карты на самый конец игры, так что они уже и не пригождались вовсе. Пару раз он остался в дураках с козырными королем и дамой, жалея использовать удачу для того, чтобы побить противника, загнать его в тупик взятыми назад картами. Руслан хитрил, ловчил, потом начинал горячиться и попадал впросак, страстно стремясь к выигрышу. Запутать его было легче легкого; он так хотел выиграть, что тут же проигрывал, управляемый эмоциями и страстями. Рая играла истово, прикусив нижнюю губу, стараясь тайком заглянуть в чужие карты; иногда ей это удавалось, и тогда в глазах девушки появлялся алчный блеск, как будто игра шла на крупную сумму, вот-вот готовую перекочевать в ее карман. Люба играла с воодушевлением, смеясь и волнуясь, но с проигрышем смирялась легко, тут же забывая о неудаче и принимаясь за новую игру в отличном настроении. Несколько раз она поддалась Руслану, один раз пошла навстречу Рае, чтобы те получили вожделенную победу. Егор Дятлов играл чрезвычайно рассудительно и умно, но в случае неудачи расстраивался заметно, волновался и переживал, словно шла не игра, а какое-то важное, серьезное дело. Иногда он замирал, рассматривая Любу, ее красивое раскрасневшееся лицо, тонкие пальцы, высокую грудь, вздымавшуюся при смехе… Не сводил глаз с девушки и Юра Славек, который играл эмоционально, активно, смело и размашисто, но при этом с какой-то шутливой небрежностью, ни на секунду не забывая, что все происходящее — всего лишь глупая игра, ставка в которой — всего лишь чувство удовлетворения и успеха. Он смотрел на Любу пристально и многозначительно, во взгляде мерцали загадочная нежность и приязнь.
Степан отметил про себя, что Юра хорошо играет и в карты, и в любовь. Нетрудно обмануться, глядя в эти голубые глаза, в это открытое и красивое нежной юношеской красотой лицо, в котором, однако, опытный взгляд Степана различал едва уловимую порочность и эгоизм. Нет, не принесет такой красавчик счастья той, что влюбится в него. Поматросит да и бросит. Сначала одурманит страстью и нежностью, обманет красивыми словами, в которые и сам поверит, привлечет сладкими речами и томными манерами, опытными ласками и крепкими объятиями, а потом… Потом вдруг станет холоден и скрытен, неизвестно отчего отшатнется и начнет избегать встреч, таких желанных и долгожданных раньше. И бедная девушка тщетно будет пытаться выведать у него, в чем дело, чем не угодила она своему повелителю… А ни в чем. Просто — надоела, разонравилась, опостылела, как только стала его собственностью, стала принадлежать ему телом и душой. Юра и сам не знает своего характера; расскажи ему Степан сейчас о своих мыслях — и паренек обидится, примется защищать свое нежное чувство, доказывать искренность. Искренность-то искренностью, да вот недолговечна любовь таких, как Юра Славек.
Степан подумал о Егоре — видно, что и он влюблен в Любу, если можно назвать влюбленностью это странное честолюбивое и продуманное чувство, скорее относящееся к области разума, рассудка. Такой замурует предмет страсти навеки в холодном сердце, в правильном и упорядоченном течении жизни, постепенно выдавит все страсти и эмоции из нежного сердца любимой, и станет она несчастной, холодной, рассудительной хозяйкой аккуратного дома. Или, что гораздо чаще встречается в жизни, — неудовлетворенной истеричкой, донимающей врачей и близких загадочными симптомами выдуманных болезней. Холодный парень, слишком холодный, хотя одна страсть все-таки имеется, она главная, основная в жизни — желание власти, славы, стремление к лидерству любой ценой.
Степан так быстро разгадывал примитивные ходы и замыслы игроков, что ему стало немного скучно. “Все-таки количество человеческих характеров ограничено, — подумал Степан. — Стоит посмотреть на то, как человек играет в карты, или готовится к экзамену, или занимается еще чем — и все становится ясно. Даже неинтересно. Вот гораздо сложнее обстоит дело с этим здоровенным парнем, который так и не включился в общее развлечение, сидит себе у окошка, глядя на проносящиеся мимо деревья, домики и столбы с километровыми отметками. Ох, непрост этот с виду открытый и смешливый паренек, много кое-чего у него за душой!
Непрост и второй крепкий и здоровый юноша, почти такого же калибра, как и ухмыляющийся тайком Вахлаков. Феликс, его зовут Феликс Коротич; он отвернулся от товарищей и тихонько шевелит губами, словно повторяя про себя важные слова, которые боится забыть. Кожа на лбу собралась гармошкой, углы рта опустились книзу, спина сгорбилась, как у старика. Дружок его, еврейчик Женя, тоже озабоченно смотрит на товарища, беспокоится, переживет. Мягкая душа у него, у этого медика, будущего доктора. Хороший парень, но слабый, чересчур мягкий; и деньги любит больше, чем следует советскому человеку. Экономный, расчетливый выйдет из него муж и глава семьи. Хотя и добрый, заботливый и нежный”. Пожалуй, из всех студентов Степану нравится только Женя; но для работы он непригоден, для работы подошел бы Егор Дятлов, с небольшими оговорками. Неплох и Феликс, если разузнать про его тайные мысли и печали, полечить от неврастении. Ну, и конечно, Рая.
Эта-то Рая — настоящий клад для разведывательной деятельности, для работы в органах, для участия в боевых и секретных операциях. Некрасива, активна, завистлива, энергична… Прекрасные качества, которые и нужны для агента. Могла бы карьеру сделать в том ведомстве, в котором всю сознательную жизнь проработал сам Степан Зверев. Пожалуй, слишком жестока и агрессивна, хотя сама пока об этом и не догадывается. Вот если бы тебе, женщина, дали власть в руки — ты бы поняла, на что способна. В тридцатые годы такие, как Рая, безжалостно отправляли в лагеря и ставили к стенке предполагаемых врагов народа, оформляли их детишек в спецлагеря, подписывали без тени колебания приговоры и письма в газеты, в которых предлагалось уничтожить бывших товарищей по партии, как бешеных собак…
Нет, Степану не нравились такие особы, рьяные исполнители решений правительства и коммунистической партии, но с ними было удобно. Спокойно. Всегда знаешь, что ожидать. И на допросах в гестапо такие никогда не выдавали, как их ни пытай. Замученные своими, они пели “Интернационал” в чудовищных камерах следственной тюрьмы, считая, что все происходящее — ошибка, провокация, о которой ничего не известно гениальному товарищу Сталину. Степан вздохнул, вспомнив о тех товарищах и коллегах (друзей у него никогда не было), что погибли ни за синь-порох в тюрьмах и лагерях. В их виновность Степан ни на секунду не верил, но не вмешивался и, если было нужно, подписывал бумаги, положившись на кисмет — предначертанную каждому человеку земную судьбу.
Зверев погрузился в воспоминания, машинально отмечая про себя все высказывания и шутки ребят; его слегка укачало на верхней полке, он почти спал, но это был особый сон, незаметный для окружающих, в любую секунду готовый прерваться и стать бодрствованием.
Женя Меерзон тихонько встал и отправился в туалет. Он очень стыдливо относился к отправлению естественных надобностей, беспокоился, что кто-нибудь из ребят заметит его маневр и грубо пошутит по поводу туалета. Бочком-бочком, аккуратно переступая через вытянутые в узкий проход ноги пассажиров и выставленные мешки и баулы, Женя прошел в конец вагона и подергал ручку туалета. Так и есть, занято. Теперь придется нелепо ждать, у всех на виду, а эти зверского вида мужики-старатели будут шутить и скалить зубы. Женя застеснялся и рванул дверь, ведущую в лязгающий и гремящий проход между вагонами, откуда вырвался порыв ледяного ветра. Колеса стучали неистово, пол под ногами ходил ходуном, но стеснительный студент предпочел терпеть неудобства, а не стоять столбом под любопытными, как ему казалось, взглядами пассажиров. Он минутку потерпит, подождет, а потом ловко проскользнет в освободившийся туалет, никем не замеченный.
Внезапно Женя ощутил головокружение и сильную истому во всем теле, словно его пытались разбудить от глубокого сна, от наркоза. Он едва держался на ногах, пол поплыл куда-то в сторону, потом и вовсе исчез, стены раздвинулись, растворились в открывшемся пространстве. И там летели какие-то синеватые и фиолетовые облака, шумела странная серебристая трава, которой поросло все, куда падал взор удивленного студента, бесшумно текли серые воды широкой неспешной реки, а из них то и дело выглядывали рыбьи морды, плескали радужные хвосты, блестела чешуя… Холмы и горы на горизонте переливались всеми цветами радуги, над ними распространялось слабое сияние, освещавшее удивительный мир.
Женя почувствовал страшной силы толчок в спину, он был таким сильным, что у студента потемнело в глазах, он инстинктивно выставил руки и уперся в трясущуюся грязную стенку вагона. Под ногами грохотали колеса, хлопнула дверь в тамбур. Женя в полумертвом состоянии зашел-таки в освободившийся туалет, долго не мог пописать от ужаса и оцепенения, все еще разлитого по телу. Он держался за металлические прутья на замазанном белой краской окне, вздрагивал и прислушивался. Женя умылся, постарался унять дрожь во всем теле и сам себе сказал так:
— Ты, Женя, страшно переутомился. Ты дежурил почти трое суток и при этом совсем не спал. Умер человек на твоих глазах, да еще оказался старинным знакомым по концентрационному лагерю, где происходили самые жуткие вещи. Твоя нервная система потрясена, мозг утомлен, давление прыгает. Надо лечь сейчас на верхнюю полку и заснуть, иначе может приключиться какой-нибудь психоз и тебя, Женя, ссадят с поезда на первой же станции, сдадут санитарам, отправят в сумасшедший дом — и тогда прощай, карьера, работа, образование и все будущее. Иди и ляг спать, а потом подумаешь о своем состоянии, посоветуешься с доктором Рабиновичем, который преподает на кафедре нервных болезней, но сделаешь это тихо и осторожно, чтобы не навлечь на себя подозрений. Доктор выпишет тебе успокаивающее, посоветует что-нибудь физиотерапевтическое, вроде душа Шарко и массажа, и ты будешь больше себя беречь, как велела бабушка Двойра.
Женя тихо-тихо прошел в свое купе и, ни слова не говоря, забрался на верхнюю полку, оказавшуюся свободной. Там он крепко уснул, едва коснувшись щекой подушки, и никаких страшных снов не видел, а просто отдыхал телом и душой от тяжелой работы и выпавших на его долю потрясений последних дней.
Степан Зверев был удивлен бледностью вернувшегося Жени. Наверное, устал парнишка. Или что-то с желудком. Не хватало только возиться с заболевшим животом будущего медика! Время не ждет, следует как можно скорее приступить к выполнению задания, чтобы с чистой совестью отрапортовать начальству: все проверено, ничего инфернального не происходит, все под контролем партии, КГБ и государства! Между тем вскоре внимание Зверева было привлечено интересной сценой, разыгрывающейся внизу.
Свет в вагоне еще не включили, серые сумерки незаметно заползли во все углы и закоулки пространства, смазывая резкие контрасты, смягчая цвета и затеняя лица пассажиров. Темнело рано, зимний день на Урале короток. Ели и сосны в лесу стали черными, снег побелел, заискрился. Юра Славек что-то говорил на ухо Любе, полагая, что их никто не замечает. Ребята по-прежнему играли в карты, Олег Вахлаков задремал, свесив крупную голову на грудь, обтянутую пушистым свитером, заснул и Феликс Коротич, продолжая во сне хмуриться и что-то бормотать. На верхней полке безмятежно похрапывал уставший Женя. Рая все ближе подсаживалась к ничего не замечавшему Егору Дятлову, которого беспокоил только резкий запах пота, исходивший от раскормленной Райки. Юра Славек поднялся, с хрустом потянулся, разминая уставшие конечности, и пошел в конец вагона. Через пару минут встала и Люба, направившись туда же. Райка проводила влюбленных зорким взглядом и еще сильнее навалилась на Егора.
Юра Славек поплотнее захлопнул за собой дверь и вслушался в стук колес. Он рассматривал в потемневшем стекле свое, казавшееся прекрасным, лицо. В самом деле, он очень похож на поэта Есенина! В дрожи охватившего его желания, в приступе нарциссизма, Юра почувствовал, как холодеют руки, как вся сила, энергия его молодого организма стягивается к низу живота… Когда в тамбур вошла красная от волнения Люба, Юра тут же притянул ее к себе и стал целовать горячие губы девушки. Юра с Любой забились в самый угол, чтобы пассажиры не могли видеть происходящее сквозь стеклянное окошко в двери. Юра прижал Любу к деревянному мусорному ящику и жадно хватал за грудь и бедра. Люба сопротивлялась, шепча: “Тише, тише, осторожнее!”, но ее страстный шепот только прибавлял сил распалившемуся молодому человеку. Оба испытывали невероятное напряжение страсти, оба боялись зайти слишком далеко, и от этого страха их еще больше и непреодолимее влекло друг к другу. Ледяная рука Юрия уже нащупала застежку бюстгальтера и возилась с неподатливыми пуговицами, а другая лезла за резинку спортивных шароваров. Люба часто и глубоко дышала, продолжая шептать что-то боязливо-укоризненное. Молодые люди так увлеклись своей борьбой, что не заметили, как раздались шаги и хлопнула дверь. Они с ужасом уставились на проводницу, втиснувшуюся в тамбур с совком, полным мусора, и грязным ведром с помоями.
— Это что здесь такое происходит? — яростно вопросила невыспавшаяся проводница, вплотную (что было необходимо в столь тесном пространстве) придвигаясь к испуганной парочке. — Развратом тут занимаетесь?
Проводница специально говорила громко, почти кричала, чтобы привлечь внимание пассажиров, выставить напоказ обнаглевшую молодежь. Совком с мусором она почти ткнула в полуобнаженную грудь Любы. Глаза свирепой фурии сверкали под тонкими нитями выщипанных бровей. Она испытывала наслаждение при мысли о том позоре, на который сейчас обречет этих распоясавшихся молодых лодырей, которым нечем заняться, проклятых интеллигентов с их глупыми гитарами, палатками, походами… Им не нужно заботиться о куске хлеба насущного, о воспитании детишек, выполнять тяжелую грязную работу: одного этого было достаточно, чтобы выставить их на всеобщее поругание и осмеяние. Проводница набрала полную грудь воздуха, чтобы продолжить свои пронзительные вопли, но Юра торопливо полез в карман и достал несколько бумажек. “Деньги!” — поразилась Люба, не понимая от ужаса, что к чему. А Юра довольно спокойно протянул ассигнации (несколько трехрублевок) мегере и внятно сказал:
ebooksa