Список Семи

В этот момент из-за двери донеслись грохот разбиваемой посуды и дикие вопли.

— Шуты гороховые! Щеголи и шуты гороховые! Ха-ха!

Приложив палец к губам, Спаркс постучал в дверь. Никакого ответа не последовало, но грохот и вопли прекратились. Спаркс постучал снова.

— У вас все в порядке, сэр? — спросил Спаркс, с необыкновенной точностью копируя голос Раскина.

— Пошел вон! Убирайся играть в свои паровозы!

— Прошу покорнейше простить, сэр, — голосом Раскина продолжал Спаркс. — Но прибыли первые гости. Они желают вас видеть.

— Гости? Прибыли гости? — завизжали за дверью, и в этом визге слышались и недоверие, и презрение одновременно.

— Да, сэр. И обед готов. Пора садиться за стол, иначе все остынет, а вы бываете крайне недовольны, когда еду подают остывшей, — продолжал Спаркс.

Закрой Дойл глаза, ему бы и в голову не пришло, что это говорит не Раскин. За дверью послышались осторожные шаги, и тут же раздался звук отпираемых замков.

— Если я чего и не выношу, так это твоего постоянного вранья, льстивый ублюдок! — визжал голос, пока отодвигались новые засовы. — Не будет никакого званого обеда, и не может быть никаких гостей, и если из твоей поганой пасти снова посыплется подобная галиматья, я придушу тебя собственными руками и брошу вариться в каком-нибудь вонючем котле! А жир переплавлю на рождественские свечи!

Дверь распахнулась, и перед ними предстал среднего роста худощавый мужчина с довольно приятным лицом, которое портила растрепанная светлая борода и такая же светлая, давно не видевшая ни мыла, ни расчески шевелюра. Густые брови изгибались на высоком лбу. Широко расставленные светло-карие глаза сверкали от негодования, на носу выступили мелкие капли пота. Мужчине было никак не меньше сорока лет, однако выглядел он на редкость молодо. Кожа на лице была гладкой и чистой, как у юноши, еще не начавшего бриться. Это не было следствием правильного образа жизни, а, скорее, объяснялось упорным нежеланием взрослеть. На нем был черный шелковый халат, накинутый поверх мятой блузы, редкого покроя сапоги на пробковой подошве и бриджи для верховой езды… На Спаркса и Дойла была наставлена двустволка, которую мужчина держал в руках.

Все трое застыли на месте.

— Полагаю, вы и есть лорд Николсон, — самым приятным и спокойным голосом произнес Спаркс.

— А вы наверняка не Раскин, — убежденно проговорил Николсон, а затем, не удержавшись, добавил: — Этот безмозглый идиот.

— Барон Эверетт Гасконь-Руж, — небрежным тоном представился Спаркс, протягивая Николсону новогоднее приглашение. — Насколько я понимаю, вы отменили прием, дружище, и ваша открытка дошла до меня каким-то совершенно непостижимым образом.

— В самом деле? Как странно. Заходите, заходите! Очень рад! Простите за беспорядок! — рассыпался в извинениях Николсон, опустив ружье и в один миг превратившись из злобного самодура в гостеприимного хозяина.

— Несите чемоданы, Гомперц, — рявкнул Спаркс, свирепо поглядев на Дойла.

— Слушаюсь, сэр.

Дойл бросился выполнять приказ «своего господина». Он втащил в комнату саквояж, ибо никакого другого багажа у них не было. Николсон торопливо захлопнул за ним дверь и принялся запирать засовы.

— А я, знаете ли, потерял всякую надежду, — визгливым голосом продолжал Николсон, тряся руку Спаркса. — Не ожидал ни одной живой души. Забыл об этом совершенно. Приятный сюрприз, весьма приятный.