Книга мертвых,

– Это очень серьезные обвинения. Кого именно вы подозреваете?

Немного помедлив, Хейворд призналась:

– Пока никого. Я попросила мистера Манетти как следует изучить личные дела – естественно, не сказав, с какой целью, – но никаких сведений о криминальном прошлом или других подозрительных фактов не обнаружилось.

– Вполне естественно. У наших сотрудников безупречная репутация, особенно у кураторского состава. Я воспринимаю эти ваши домыслы как личное оскорбление, и они никак не повлияют на мою точку зрения относительно открытия выставки. Перенос его сроков будет пагубным для музея, абсолютно пагубным.

Хейворд внимательно посмотрела на Коллопи. Ее взгляд был усталым, но все же не потерявшим остроты, в глазах читалась грусть, словно она предвидела этот ответ.

– Если вы не отложите открытие, то тем самым подвергнете риску множество жизней, – тихо сказала она и добавила: – Я буду вынуждена настаивать на своем решении.

– Значит, наш разговор зашел в тупик, – просто ответил Коллопи.

Хейворд поднялась.

– Мы еще вернемся к нему.

– Возможно, капитан. Но решение будет приниматься на более высоком уровне.

Лаура кивнула и, не сказав больше ни слова, вышла из кабинета. Коллопи подождал, пока дверь за ней закроется. Им обоим было известно, что последнее слово останется за мэром, но Коллопи к тому же отлично знал, каким оно будет.

Мэр Нью-Йорка больше всего на свете любил посещать торжественные мероприятия и никогда не упускал возможности выступить с речью.

Глава 38

Дорис Грин остановилась перед открытой дверью палаты интенсивной терапии. Послеполуденный свет проникал через неплотно зашторенные окна, отбрасывая умиротворяющие полосы света и тени на постель ее дочери. Взгляд Дорис скользнул по издававшим тихое попискивание и равномерное гудение медицинским приборам и остановился на лице Марго. Оно было бледным и осунувшимся, на лоб и щеку упала прядь волос. Дорис подошла к кровати и осторожно поправила ее волосы.

– Привет, Марго, – прошептала она.

Аппараты продолжали гудеть и попискивать. Дорис уселась на край постели, взяла руку дочери – прохладную и легкую как перышко – и легонько ее сжала.

– Сегодня очень хороший день. Солнце светит вовсю – холода, похоже, закончились. У меня в саду взошли крокусы – я уже видела зеленые листочки, только-только проклюнувшиеся из земли. Когда ты была совсем маленькой – лет пяти, не больше, – никак не могла удержаться, чтобы их не сорвать. Помню, однажды ты принесла мне целую охапку крохотных, наполовину раздавленных стебельков – опустошила весь сад. Я тогда очень расстроилась… – Тут голос Дорис задрожал, и она замолчала.

Через минуту в палату вошла сестра, и ее бодрый вид и шуршание накрахмаленного белого халата рассеяли дымку горьковато-сладких воспоминаний.

– Как дела, миссис Грин? – спросила она, поправляя цветы в вазе.

– Все в порядке, Джонетта. Спасибо.