Грузное сползание тела Инге вниз по штофной обивке кресла было Карлу внове, оно выставляло напоказ и без того несомненные признаки ее беременности, – не исключено, что там даже не семь месяцев, а все восемь! Зато оно отлично ладилось с настороженностью ее голоса – она уже принадлежала другому, тому, кто заделал ее ребенка, и от Карла не ожидала ничего, кроме новых неприятностей.
Не имея даже малейшего понятия, кто этот другой – но уж наверняка не фрау профессор, – он начал осторожно, чтобы не спугнуть ее первой же фразой:
– Да, собственно, ничего особенного. Просто мне необходимо залечь на дно на несколько дней в таком месте, где никому не придет в голову меня искать.
– А тебя, как всегда, ищут, – это был даже не вопрос, а констатация факта.
Карл развел руками – прости, мол, но что поделать, уж такой я уродился. Он мог бы еще добавить: «воля твоя, хочешь, принимай меня таким, как есть, не хочешь, гони прочь», но поостерегся, – ведь может и прогнать!
– И как долго ты собираешься у меня прятаться?
– Я же сказал, всего несколько дней.
– Несколько дней – понятие растяжимое. Вряд ли тебе удастся пересидеть здесь Интерпол.
– Их я и не собираюсь пересиживать.
– А кого же?
– Чтобы это объяснить, я должен посвятить тебя во все подробности своей жизни за прошедшие годы. А я не уверен, что ты хочешь их знать.
– В подробности своей жизни ты не посвящал меня даже тогда, когда пересылал со мной бомбы.
Какое тут к черту безразличие! О безразличии оставалось только мечтать – ведь каждая новая реплика выявляла ее враждебность, да-да, нечего себя обманывать, именно враждебность, а не уязвленную женскую гордость! Поэтому Карл обошел молчанием опасное упоминание о бомбах, но Инге вроде бы и не ожидала, что он ответит на ее выпад. Она сняла с чайника синий в горошек колпачок и начала медленно наполнять чашки душистой коричневой жидкостью, как бы давая ему время обдумать, что он ей скажет. И он решился – а вдруг удастся вернуть потерянное, не любовь, конечно, любовь вернуть невозможно, но хотя бы былую симпатию.
– Поверь, это были нелегкие годы. Порой просто невыносимые. Я попал в такой переплет, из которого выход только на тот свет. Я перебрал все возможности, и никакого спасения, понимаешь – никакого! Разве что пулю в лоб. А сейчас мне, кажется, повезло – у меня в руках оказался документ, за который можно выторговать себе свободу.
– Ты собираешься кого-то шантажировать?
«Ах, какие мы чистоплюи, как мы презираем эти грязные сделки – шантаж, компромат, подкуп!»
– Успокойся, я никого не собираюсь шантажировать. Это вообще не личный документ, а политическая наживка, блесна, – понимаешь? На нее могут клюнуть самые неожиданные клиенты.
– Что же это такое? Ты просто распалил мое любопытство.
Придется ей что-то открыть, какой-то краешек правды.
– Да ничего особенного – просто кинопленка с десятком мало привлекательных морд. Однако есть коллекционеры, готовые за эту пленку хорошо заплатить.